Владимир Михайлов - Советская фантастика 80-х годов. Книга 2 (антология)
— Эх, Сергей Иваныч, у тебя у самого кажен день книжка в руках. А от чтения прилив в голове — всякому известно.
— Все к развращению умов. Детям крестьянским подлым не грамота нужна, а простота и невинность нравов. Опыты! А вот каков он в другой материи, где ревность на богоугодные дела?
— Так-то так, други мои. Но мужик не ленится, по десятине в день скашивает у Калымского. В «Экономическом магазине» про картофель бароном публиковано.
— Вот и я говорю. Девки у него какие в дому — слух был, рослые, красивые на подбор. Неужели не продаст хоть пару? Я б сотни по три не пожалел.
— По три-то?! За выученных — кто ж вам отдаст. Нынче за рекрута четыреста просят.
— Господа! Господа, довольно! Играть-то начнем ли, нет? Не наше дело другие грехи осуждать, нам бы за свои у Бога прощения допроситься… Эй, Петька, карты!
Он проснулся на широкой постели один. Лизавета неделю назад отпросилась в дальнюю деревню к дядьям.
В проеме распахнутого окна светлое небо чертили стрижи, которым скоро улетать. Запах полыни, ромашки снизу из сада — осень.
Нежился, одолела сладкая лень. Вчера, уже в полночь, дежурный спросил, когда будить ребят, и получил ответ: «Никогда!» Последние двадцать дней слились на усадьбе в непрерывный аврал. Все ученики и сам ставили электростанцию. То есть она была уже почти готова — с прошлого августа опытным путем выводили формулы, рассчитывали обмотки генератора, набирали сердечники, мучились с центровкой роторного вала. Но к его приезду все еще лежало в разных местах бунтами провода, лопатками турбины, изоляторами. И хоть мощность всего сотня киловатт, пришлось бросить привычный распорядок. Первые два дня еще пробовал продолжать вечерние чтения, но мальчишки засыпали, даже когда Мольер в лицах. Работы были вроде не крупные, но требующие неотрывного внимания. Проваливалось то там, то здесь — грелась обмотка в моторе, сгорали в лампочках угольные нити. Проверяли и снова брались переделывать. В поисках ошибок девушки оказались выносливее парней, но и они, румяные красавицы, сдали, осунулись к концу назначенного срока. Однако вчера к ночи загудело ровным, вибрирующим звуком, зажегся свет в механичке, уже не людской, а электрической силой сняли на токарном станке ровную стружку…
Солнечные прямоугольники оконной рамы легли на паркет. Часы с бронзовыми амурами прозвонили восемь..
Подумалось, что ребята спят до одного, но в наступившей тишине ухо уловило дальний рокот… Сережа, «главный электрик», встал, гоняет турбинку.
Иногда он пытался ставить себя на место учеников. Что они чувствуют, просыпаясь утром, зная, что могут изобрести еще никому на свете не известный двигатель, что весь день будут отмыкать дверцы к ошеломляющим и тоже никому не ведомым тайнам природы? Дом, сад, огород, поле, всякая вещь и всякое растение полны загадочной силы, которую кроме них открыть некому. Такого не будет у детей его современности грандиозное городское окружение уже создано умными взрослыми, школьникам остается только учить. Его же воспитанники все сами. И при этом знают ведь, что в соседних барских домах девушки-кружевницы сидят, привязанные к стулу, что порют, проигрывают в карты. Но не озадачиваются собственным положением. Привыкли.
Где-то стукнула дверь. Встают.
Опять начинается. Десятки спрашивающих взглядов. «Степан Петрович, а если окислы железа…», «Степан Петрович, а когда… почему?». Размеряешь дневное время по минутам, но постоянно, как бы из ничего, возникают новые темы. Вот выйдешь сейчас из спальни, и сразу затянет в поток, из которого не выберешься до глубокой ночи. Установлено, что с вопросами к нему обращаться только в два послеобеденных часа, а в остальное время расписание. Но не выдерживают — кому действительно надо, а кто из детской ревности. В результате копится и копится груда неоконченного.
Вот он посеял для физиков возможность «открыть» радиоволны, а все нет и нет.
Да еще разные пятнышки.
Случайно узнал, что Григорий, бывшего лакея сын, по воскресеньям с родителями вовсе перестал разговаривать, в хозяйстве не помогает, высокомерен. Или, например, с девчонками. Подросли, влюбляются. В него, в своего учителя. То и дело ловишь особый взгляд украдкой, вспыхивают, бледнеют, когда обратишься. И вообще много всякого. Вчерашним утром на стене поймали неизвестного — сказался дворовым князя Соколова-Щербатова. За обедом Алексей сказал, что в пруду за оранжереей всплывает дохлая рыба. Удивлялся, невинная душа: с чего бы?
Глянул на часы. Все еще лежа, отбросил льняную простынь.
Итак, что сегодня, кроме расписания?
Послать письма трем-четырем соседям поважнее. (Кому именно, скажет староста, который все обо всех знает.) «…Ради перестройки усадьбы, не имея возможности принять, счастливейшим себя почту…»
Наиболее заносчивых мальчишек прикрепить в деревне к одиноким, больным, беспомощным. Гриша пусть ходит к парализованной старухе прачке. Чтобы обмывал, выносил, чтобы в грязи, в гною. (И самому дать пример сострадания, смиренности.)
Пойманного княжеского дворового отпустить с запиской, будто пьяным подобрали возле дома.
Сделать, чтобы в левом флигеле вибратор Герца работал в момент, когда в правом народ будет возле колебательного контура.
Для физической лаборатории ночью готовить призмы.
Вечером во время чтений вскользь сказать, что юным девушкам свойственно влюбляться сначала во взрослых мужчин, что позже это проходит.
Уран перенести, где нет грунтовых вод.
— О, Господи, разве все переделаешь? — вырвалось вслух.
Вскочил, чтобы начать собственную гимнастику-обороты в воздухе, всякое поднимание, ломание своего восьмидесятикилограммового тела.
И замер.
Счастлив!
Именно.
Такого, значит, жаждал всю жизнь — быть всем нужным, ни минуты свободной, заниматься чем-то большим, возможность делать этот мир лучше. Этого, оказывается, ему и не хватало, когда шагал по бесконечным отмелям Пангеи, пробивался в мелу сквозь хмызник.
Как странно — счастлив! Всё некогда, некогда, и вдруг узнаешь.
Приближающиеся голоса. (Поспешно накинул халат.) Быстрые шаги.
Двери распахнулись. Толпа.
— Степан Петрович!..
— Степан Петрович, контур искрит!
— Без тока, Степан Петрович! Неужто магнитное поле столь должится?
Так легко уходят травы назад и даже обманчиво вниз, если скачешь на молодом застоявшемся жеребце. Кажется, будто в гору и в гору.
Впрочем, конь-то не слишком застоялся. Федя вменил себе в обязанность проминать баринова жеребца по часику на зорьке. Интересно, что друг-помощник сам придумывает работу, сам установил свой режим.
