Коллектив авторов - Полдень, XXI век (декабрь 2012)
Два часа семнадцать минут.
В четырех палубах ниже командного пункта, на миделе, на уровне ватерлинии корабля, при свете резких флюоресцентных ламп команда Мастер-Дайвера Кемпа (прозвище – Жабий Пастырь) тянет жребий. Над открытой в воду спусковой шахтой поскрипывает цепями крохотная желтая субмаринка, похожая на стремительную и хищную личинку стрекозы. В колодце покачивается маслянистая поверхность воды, отражая светильники. Блики плавают по своду ангара, как пятна прожекторов в тревожном ночном небе.
Тесно обступив колченогий столик для вахтенных, дайверы молча и внимательно наблюдают, как Старый Фил-Золотые-Руки (слишком старый, чтобы в воду, но снаряжение при нем в порядке – дай ему Бог здоровья) трясет мятый жестяной чайник, а Пастырь (рад бы в воду, да Капитан, Бога ему в душу, запретил) тянет из чайника бумажки, чтобы с шелестом их развернуть и прочесть выпавшее имя.
– Лягушонок Хью! Старший группы, пилот на выходе.
– Йес!
– …Пончик Бони – подрывник… Иван-Два-Раза – охранение… Я говорю – охранение! Мало ли там что… Положено… Не слышу?!
– Есть!!!
– То-то. Фил, заваливай хакеров.
Фил вытряхивает остаток бумажек из чайника на стол, отодвигает в сторону, а вместо них сует пучок новых, сняв с него резинку. После чего снова честно перетряхивает чайник.
– Так… Из хакеров повезло… Надо же! Везунчику-Моне! Наконец-то, поздравляю. Сколько на тебя не выпадало?
– Три выхода, сэр.
Маленького и нескладного Моню прозвали Везунчиком, имея в виду прямо обратное: когда Судьба не отмечает кого так долго – значит, чем-то перед ней провинился. Теперь Моня улыбается и прижимает к груди свой герметичный лэптоп.
– Во-во… Парню помирать выпало, а он лыбится. Как я дожил до таких времен, Господи?
– Фил, что ты там бормочешь? Начинай проверку железа. Три человека в помощь, по твоему выбору.
Фил с лязгом вешает чайник на приделанный под столиком крюк.
Кристофер Кемп проводит Везунчика взглядом, задумчиво складывая обратно в пачку бумажки для жеребьевки и перетягивая их резинкой. Крис хорошо помнит первые Охоты, когда эта пачка была куда толще. Дайверов всегда недобор.
И летчиков, как недавно жаловался Мастер-Пилот за вечерними шахматами.
– Капитан, сэр! Мастер-Дайвер. «Стрекоза» в готовности-два, жеребьевка экипажа проведена. Готовность-раз через тридцать минут.
– Добро, принято.
Матросы снаружи сноровисто опускают бронещиты на обзорные иллюминаторы рубки. На командном пункте от этого погромыхивает железом и быстро темнеет, в пыльном воздухе пролегают один за другим лучи солнца из смотровых щелей.
Капитан Йенсен переходит неспешно от щели к щели, вдоль носовых иллюминаторов, и наблюдает, как по всей палубе «Баловня», от надстройки до самого носа, возникает и расходится волнами движение. Там просыпается чудовищное зенитное сборище Охотника, которому позавидовал бы и линейный корвет, если бы хоть один таковой выжил в Большую Недовойну.
Махонькие славянские сухопутные «Гекконы», снятые с колес и приваренные прямо автомобильными корпусами снаружи к бортам, у шканцев, один за другим, три по правому и четыре по левому; русский же, почти комплектный, корабельный «Триумф»; два больших ребристых контейнера со штатовскими «Пэтриотами», закрепленные на верхней палубе, перед кормовой надстройкой, вместе со своими локаторами, кабинами, паучьими лапами-опорами и высокими антеннами; «Эрликоны-Скайгарды», эскортом окружившие на полубаке эффективный, но ветхий «Паамс», собранный на живую клепку из нескольких полумертвых и внушающий опасение своему собственному расчету; но главное – гордость Мастер-комендора Мордехая Абрамса (Большой Брамс) – совершенно рабочий, почти не поврежденный «Тартар». Целиком вырезанный из выбросившегося на берег полуобгорелого атомного фрегата, какого-то из «Калифорний», со всеми исправными системами и полным штатным боекомплектом.
С той же «Калифорнии» хотели переставить на «Баловня» и относительно уцелевшую ядерную силовую установку, но Йенссен встал насмерть и не позволил. Экипаж тогда полюбил его еще больше, а береговые только ругались каждый раз сквозь зубы, списывая залитые в брюхо «Баловня» тонны драгоценнейшего мазута.
Ругались шепотом, потому что «Баловень» своего мазута стоил.
…Разнокалиберные пусковые контейнеры приподнимаются и ворочаются вправо-влево на своих платформах, оживают и замирают вновь тарелки наведения, «Эрликоны-Скайгарды» крутят из стороны в сторону башенками и смешно вращают рыльцами своих счетверенных стволов. Остроносые английские «Сивульфы» выныривают хищно из-под палубы, кивают горизонту и прячутся обратно… Хаотическое движение по всей стальной громаде завораживает.
Два часа ноль-семь… ноль-шесть минут.
…На полубаке, в кабине «Скайгарда» (прокаченного, провернутого, заряженного и готового к стрельбе), юнга-новобранец Сэм-без-прозвища (не заслужил еще) и Старший расчета, Ники-Богомол, играют в карты на перевернутом планшете, уложенном на пульт управления между операторскими креслами. («Ты нормальный человек, Сэмюэль? До начала кордебалета еще без малого два часа! Ты будешь все это время таращиться вокруг? Боишься проглядеть ракету? Как вылетит – не проглядишь, будь спок. Охрененное зрелище по первости… Давай-давай, сдавай!») Полуиндеец, несомненный бандит из Аризоны, он на вопрос: «А как тебя по-настоящему звать?» отвечал неизменно: «А тебе зачем?». Да так, будто он уже вынул свой нож на рукояти из лосиного рога с мехом и бисером. Новички пугались, а ветераны подобных вопросов не задавали: на Охотниках интересоваться прошлым Брата-смертника – дурной тон, можно и в бубен получить после вахты.
– Ты вообще меня слышишь, юнга?
– Да, сэр.
– Еще раз назовешь меня «сэр» – зубы вышибу. Сдавай, говорю… Твой ход… «сэр» ему… Мы с тобой хлебаем одну похлебку. Сидим в этой жестянке ближе, чем любовнички в кино. Если что – и сгорим вместе, так что сам черт пепел не разделит… А ты мне – «сэр»… Салага. Ход будет?
– Трефы… Ники, а почему «Богомол»?
– А ты не видишь, как у меня колени торчат выше плеч в этом долбаном гнезде? Тут должен сидеть кныш, вроде тебя.
Карта шлепает о планшет. Шлеп.
– …Шучу. Я Богу молюсь, парень. Каждый день. Помногу. И вслух. За то, что Тогда остался жив…
Шлеп.
– …За то, что с тех пор еще четыре раза оставался жив… За то, чтобы дичь нашлась, а потом не ушла… За то, чтобы «Баловень» вечно ходил по морю… За Безумного Йенссена, дай ему Бог безумного здоровья…
Шлеп… Шлеп.
– Ваш ход, Ники.
– Да… А самое главное, Сэмюэль, – за то, чтобы дожить до момента, когда последняя подводная тварь отправится на дно, и Охотники станут не нужны… Ну, это я уже загнул, конечно. Жадничаю… Сегодня вот остаться целым – и то уже счастье. Чудо.
