Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая
И полыхает мрачное зарево алчности в невыносимо — разных, сбивающих с толку глазах. Жажда обладания сокровищами Аюми.
Усмехнувшись, Император снял с указательного пальца перстень, бросил его в руки Да-Дегана.
— Носи, рэанин. Твоя выдумка воистину хороша. Никто не осмелится в этом мире поднять на тебя руки. Ни воин, ни властитель. Разве что по моему приказу. Так что меня не зли.
Да-Деган покорно склонил голову, пряча зарево, засиявшее в глазах. Улыбнувшись, одев кольцо на палец, он рассматривал затейливую вязь печатки — отвесно поставленный нож, увитый розами, с острыми шипами, укрытыми за искусно сработанными, нежными листьями. Герб Императора. Знак, не так давно красовавшийся на плече.
И бросилась к щекам кровь, порозовела бледная кожа, сжигаемая внутренним жаром.
— Я рад служить господину Мира, — не дрогнув, произнесли четко очерченные губы.
Император чуть заметно пожал плечами, усмехнулся.
— Когда понадобишься, тебя позовут, — заметил Хозяин насмешливо. — А покуда — дворец, сад и рабы в твоем распоряжении. Если наскучили женщины, отведай любви тэнокки, уж они кого угодно очаруют своими ласками….
И вновь, склонив голову в поклоне, он прячет страх за локонами прически, склоняясь учтиво и изящно, прячет лицо, что б не выдать ни ненависти, ни страха…..
А в душе бушует муть. Ил, поднятый с самой глубины стремительным течением.
Давно ли?
Давно ли и было всех мечтаний — покинуть стылые стены негостеприимного форта? Вырваться и жить. Подставить лицо дыханию вольного ветра, ощущать кожей его нежные прикосновения, словно поцелуи любимой.
Давно ли казалось — его забыла судьба и никогда ее прихоти не заставят его плыть в утлой лодке без руля в безумном водовороте? Давно ли он грезил, что жизнь его будет течь размеренно и неторопливо?
И было-то пределом всех мечтаний — маленький дом, ухоженный сад и узкий круг друзей. Давно ли мечталось?
И вновь — из огня да в полымя….
Подняв голову, он посмотрел в лицо Императора, нарисовав на щеках тень улыбки, пожал плечами. Император, отвернувшись, вышел.
И, словно груз, упало покрывало апатии, пригибая к земле, изымая желание жить….
…. Трудно рабу, ох, как трудно, когда уходит Хозяин. И не вытравить этого яда, этой метки из души, и пусть Он не узнал, но так что с того? Разве сам себя обманешь? Разве нет желания распластаться ковриком у ног ненавидимого всей душой человека? И пусть душа ненавидит, пусть душа пытается вырваться в высь и расправить крылья, у тела свои установки, своя навязанная память, свои рефлексы. И с этим ничего не сделать….
Вытерев бисерины испарины, выступившей на лбу, он вновь отошел к окну. Втянул прохладу вечернего ветра в легкие…. А руки сами, по привычки, сжимались в кулаки. И так хотелось ударить в каменную, прочную стену, да так, что б разрушить, разбить ее в пыль!
Ненависть!
Любовь!
И как тяжко было изнемогать в плену противоречивых, рвущих на куски, чувств, стремлений, желаний.
Он бросил короткий взгляд на воина, стоявшего в углу.
— Проводи меня в сад….
….И вновь он шел по тесным, давящим коридорам, украшенным изящными фресками, от которых веет давней прелью лет. Все смешалось — бесстрастные лики окруженные золотыми, сияющими гало и нагие легкие фигуры, танцующие странные танцы с быком.
Он ступал по невысоким удобным ступеням, где некогда встретился с ней…. И воскресало в памяти лицо, буйство вьющихся локонов и милая добрая улыбка.
Ему казалось — можно забыть и отречься от всего. Лишь от нее — нельзя. И нельзя забыть ни улыбки этой, ни сини взгляда, ни, унимающих боль прикосновений ласковых рук. Нельзя отречься от того, что составляет соль жизни.
А ноги сами несли в когда-то любимый ею уголок сада. Туда, где можно было запутаться в мягких скруглениях дорожек из золотого песка. Туда, где печальная русалка сидела на камне, любуясь быстрой текущей водой искусственной реки. Туда, где пахло ландышами и зеленой горечью травы. Туда, где не однажды они сидели рядом, глядя на бегущую воду. Туда, куда он был обязан вернуться.
Он, шел, не зная сам, куда идет. Шел, повинуясь памяти чувства. А в саду, как всегда, суетились тэнокки — разномастные люди — цветы, переговаривались певуче и нежно, ухаживали за садом. И следили за каждым шагом их яркие, огромные глаза.
Сорвав бутон розы с куста, Да-Деган размял его в тонких пальцах, поднес к лицу, вдыхая аромат.
Ах, как нежно, сладко и свежо пахли розы! И часто-часто билось сердце, и подобно пенным валам штормового моря билась в жилах кровь. И сжигала душу невыплаканными слезами боль.
Ненависть!
Любовь….
У его любви были синие, словно небо на старых фресках, глаза. Его любовь…. Была ль она?
И правда ли, что любви обязательно иметь тело? Его любовь — звенящая, высокая нота, его любовь — только память и надежда. Мечта.
Закрыть глаза, прикоснуться ладонью к старому камню, услышать…
Тихий нежный голос, низковатый, чувственный, волнующий. Обволакивающий.
Ее голос не спутать не с одним другим. Ее голос не забыть. И не забыть прикосновение теплой мягкой ладони к щеке. И тайком, украдкой, подаренного когда-то «люблю».
— А я говорю «нет»!
— Ты сошла с ума, раз говоришь это. Твоему братцу весьма нелюбо это слово. К тому ж, прости, моя дорогая, но не мытьем, так катаньем он добивается своего. Хочешь ссоры?
— А с каких пор ты, Таганага стал потакать ему?
— Я беспокоюсь за тебя, моя госпожа. Отдай мальчишку и делу конец. Он ведь может убить тебя в припадке ярости. И мы оба это знаем….
— Нет. Так и передай…. Пусть балует с тэнокки. Им это любо. Но своего слугу я не отдам.
— А если отберет силой? Кому будет лучше? И мальчишке объясни, пусть смирится.
— Я только и слышу о смирении, — произнес мягкий голос потерянно. — И чаще, чем от брата — от тебя.
— Я беспокоюсь за тебя, госпожа. Наш Хозяин и десять лет назад был не сахар. Но он не был таким, как сейчас. Узы крови ничего не значат для него. Иноземец убил сегодня Амари и Айдара. А твой брат лишь пожал плечами и принимает убийцу в своем дворце. Приставил к нему охрану…. Каково?
— Айдар мертв? Амари….?
— Да, девочка… Лучшие воины клана Ордо.
Повисла тишина. Густая, осязаемая, подобная душному покрывалу и выступили капли холодного пота на лбу.
Не узнать этот голос было нельзя. И застыть, устояв там, где стоял — тоже. Шеби! Так хотел увидеть ее. Напоить образом прекрасного облика глаза. Успокоить душу.
Он ступал бесшумно, словно тень и подхваченный легким ветерком, развевался белый шелк, подобный утреннему туману.
