Людмила Свешникова - Лиловая собака (сборник)
Михайлов решил остаться ещё на сутки.
Днём он тщательно обшарил избушку и обнаружил под топчаном неполное ведро привядшей картошки в лиловых прыщиках ростков и несколько пыльных журналов за прошлый год. Картошку он испёк на костре да ещё поставил на угли котелок с родниковой водой и заварил чай — он показался необыкновенно вкусным, должно быть, оттого, что припахивал дымком. Старые журналы Михайлов прочитал от корки до корки, сидя на «кости монстра», поужинал же остатками картошки и холодным чаем, решив, что завтра утром уйдёт пешком. Лазарь — Лаврентий говорил, что до шоссе немногим больше десяти километров — не так и много для молодого мужчины.
Утром в дверь избушки тихо поторкались, и Михайлов обрадованно вскочил, думая, что приехал Лазарь — Лаврентий, но сразу двери не открыл, собираясь изобразить перед ним восторг от общения с природой, а в городе непременно уговорить Игорька тоже поехать сюда: пусть, идиотик, тоже покормит комаров.
За дверью стоял маленький серый лосёнок и глядел на Михайлова золотистыми глазами. Он даже не попятился перед распахнутой дверью, словно заранее ожидал встретить здесь человека.
— Ты зачем припёрся?! — со злостью закричал Михайлов и замахнулся на зверёныша. — Не хватает мне ещё пообщаться с твоими предками.
Он где-то читал, что лоси бывают очень агрессивными, когда у них появляются детёныши, и был разочарован, что Лазарь — Лаврентий не приехал.
Лосёнок отбежал, неуклюже вскидывая длинными ногами с утолщёнными коленками, и опять остановился, с детским любопытством глядя на Михайлова.
— Чёрт с тобой, пасись, — разрешил тот и пошёл умываться.
Нагнувшись над тихой водой, он ополоснул лицо, а распрямившись, загляделся вдруг на реку, переливающуюся голубыми и розовыми красками утреннего неба. Сбросив одежду, он вошёл в парную воду, а когда дно ушло из-под ног, поплыл, и река понесла его, оглаживая тело, словно бы многими осторожными и влажными ладонями. Он плавал, пока не устал, а выбравшись на берег, лёг на не остывшие за ночь камни лицом к воде. На светлом мелководье быстрыми штришками суетились мальки, у самого лица кудрявилась яркая ползучая, скромного цветения травка в жёлтых шариках. Она ухитрилась жить и цвести среди голых камней. Михайлов погладил её рукой — ладонь слабо запахло мёдом. Днём по сухому руслу он влез на крутизну и понял, что шелест древесных вершин сродни умиротворяющему шелесту речных волн. Лес, насквозь прогретый солнцем, курил густые ароматы смолы и трав. С колючих кустов ежевичника Михайлов набрал крупных тёмно-лиловых ягод. Они приятно освежали рот сладостью и кислинкой. Этот день стал для него днём открытий, и, сидя под сосной на скользком коврике прошлогодней хвои, он вдруг с жалостью подумал о жене и дочери: на загородной даче заведён строгий порядок прогуливаться по дорожкам, обозначенным гравием… Сегодня вечером он долго будет сидеть у костра, без раздражения размышляя о жизни.
Вечером он поймал несколько рыбёшек, сварил уху и, наевшись, курил, наблюдая, как от костра отскакивают искры и отражаются в спокойной воде. О жизни не думалось — пришло сытое удовлетворение и сонный покой.
Лосёнок не ушёл с берега. Днём он щипал редкую травку меж камней, несколько раз входил в реку и, широко расставив тонкие ноги, шумно пил, а с темнотой лежал недалеко от костра, словно страшился одиночества.
— Растерял предков? — спросил Михайлов. — Иди, поделюсь хлебом насущным.
Лосёнок доверчиво приблизился и взял хлеб, обдав руку тёплым травяным дыханием.
Ночью Михайлов спал хорошо. Комары не тревожили, он догадался выкурить их из избушки, запалив пучок влажной травы, утром же проснулся с ощущением бодрости и непонятной радости.
Вирсавия глядела со стены тёмными ласковыми глазами, Гаргантюа расправлялся с жареной коровой.
С чувством, обострённым желанием плотно позавтракать, Михайлову вспомнился аромат жареного мяса, он представил, как бы оно аппетитно припахивало дымком костра, а капли жира, падая на угли, курились бы синим дымком.
— Слушай-ка, — обратился он к Гаргантюа, — я тоже могу изжарить корову. У меня есть корова…
Эта мысль сначала испугала его. В детстве он жил с родителями в коммуналке на окраине города в облезлом двухэтажном доме. Рядом стояли частные домики с садиками и сарайчиками во дворах. Хозяин одного домика держал поросёнка. Маленьким он был забавен, и сестрёнка Михайлова играла с ним, почёсывая за ушами, поглаживая бочок, отчего поросёнок валился на спину, подставляя розовое брюшко и блаженно похрюкивая. К осени он подрос, и хозяин зарезал его. Наверное, он резал неумело — поросёнок долго и страшно визжал, визг перешёл, прежде чем совсем затихнуть, в хрип.
Сестрёнка убежала на соседнюю улицу и вернулась поздно вечером. Мать купила у хозяина свежего мяса и потушила с картошкой. Михайлов с удовольствием ел, а сестрёнка отказалась и заплакала. Мать сказала:
— Глупенькая, скотина на то и существует, чтобы люди питались мясом.
«Это лесной зверь, а не свинья! — подумал Михайлов и тут же возразил себе: — Стреляют же и едят диких уток, разных там зайцев… Нет, я не сумею, я никогда не забивал скотину! Впрочем, наверное, просто — перерезать горло, у меня есть нож, но сразу ли всё будет кончено…» Вдруг он только ранит и зверёныш станет бегать, разбрызгивая вокруг кровь! Неприятно же смотреть на такое! Нет, нет, он не станет убивать! А мясо, жареное мясо с запахом дымка?! Не полакомиться тебе, Михайлов, лови и лопай костистую рыбу, не мужик ты! Другой бы на его месте не стал размышлять, устроил бы шикарный обед на природе. Лосёнок потерял мать, он совсем беспомощный и всё равно погибнет».
Михайлов вытащил из рюкзака нож, крепко зажал в руке и резко взмахнул. Нет, не сумеет! И, скорее всего, лосёнок за ночь куда-то уковылял от избушки, решил он, почувствовав облегчение, и вышел за дверь.
Лосёнок стоял неподалёку, тёмным силуэтом вырисовываясь на фоне утренней зари. Должно быть, он был голоден, сразу подошёл, вытянув шею.
— Сам виноват, — сказал ему Михайлов, — кто просил околачиваться здесь! — И вынес из избушки ружьё и кусок хлеба. Лосёнок потянулся к хлебному духу, а Михайлов, приручая, провёл рукой по шелковистому загривку. Прикосновение вызвало мимолётную жалость, он прогнал её, подманил лосёнка к «кости монстра», быстро набросил на шею брючный ремень и привязал к сучку, выступающему из коряги.
Первый выстрел перебил зверёнышу заднюю ногу. Он осел на задок, заскоблив копытцами по камню. В глазах его, налившихся болью, проступила влага, похожая на слёзы.
Михайлов разозлился на себя за бездарный выстрел и на лосёнка за то, что тот не ушёл ночью, введя в соблазн полакомиться мясом. Тщательно прицелясь, он выстрелил второй раз и попал в шею. Лосёнок упал, подёргался и затих жалкой серой кучкой.
