Михаил Ляшенко - Человек - Луч
— Больная? Ужас! Наверное, заразная! — закричала мама, пытаясь вырвать таксу; впервые песик взвыл настоящим собачьим голосом. — Она еще кусается, наверное? Брось сейчас же!
— Меня он не укусит, — упрямо сказал Лёня.
Всю эту беседу они вели на пороге. Наконец мама, не выдержав, толкнула Лёню с прижатой к животу собачонкой в прихожую.
— Ну хорошо, — сказала она решительно, — сейчас я позову отца.
Как всегда в таких случаях, Лёня внутренне дрогнул. Он не мог понять, в чем тут секрет. Ведь мама распоряжалась дома всем, папа тоже ее слушался. Но, когда нужно было пустить в ход самую страшную угрозу, она звала папу. И это производило Впечатление.
— Я больше не могу, — заявила мама, когда папа послушно выглянул из кухни. — Он притащил домой больную собаку и не выпускает ее из рук.
Папа подошел ближе.
— А кто тебе сказал, что собака больна? — спросил он, с интересом присматриваясь к песику.
— Да он же, он сам! Пришел и заявил: собака больна…
— По-моему, она здоровехонька, — папа слегка потряс таксу за длинное ухо, и та, поворачивая голову за его рукой, смотрела так умно и внимательно, что мама замолчала и, хмурясь, уставилась в живые, удивительно разумные собачьи глаза.
— Теперь она здорова, — со вздохом сказал Лёня.
И, не глядя на маму и приготовившись к тычку и даже подзатыльнику, Лёня осторожно опустил свою таксу на пол. Песик вильнул хвостом, метнулся к папиным ногам, к маминым и, покорно перевернувшись на спину, заюлил всем телом, принюхиваясь к халату хозяйки.
— Абсолютно здоровый пес, — весело сказал папа. — И безусловно неглупый.
— Чепуха… — растерянно сказала мама. Безропотная покорность таксы произвела на нее Впечатление. — Отлично, если она здорова, но мне не нужны ворованные собаки.
Папа, слегка приподняв брови, вопросительно посмотрел на своего Бубыря.
— Я сидел у стены, — начал Лёня, сразу увлекаясь, — вот так на корточках, и ковырял палкой… Никого не было, и вдруг откуда-то свалилась эта вот Муха… Это я ее так назвал, потому что она вся черная и очень веселая!
— Что ж, ее выбросили из окошка? — поинтересовалась мама. По тону и лицу сына она все время чувствовала, что его что-то смущает.
— Я сам не знаю, как это случилось, но только не было ничего, и раз — собака… Она ничья.
— Ну, вот видишь, — сказал папа, щекоча мягкий Мухин живот. — Она ничья.
— Пусть и останется ничьей, — неуверенно сказала мама и ушла на кухню. — Только собаки мне и не хватало!..
Папа и Бубырь обменялись понимающим взглядом…
Вот так в квартире Бубыриных осталась неизвестная собачонка, которую стали называть Мухой. Она не сразу привыкла к этому прозвищу.
Не раз в течение вечера мама, вспомнив о ее таинственном появлении, останавливалась среди начатого дела и пробовала беседовать с Мухой.
— Непонятная собака, — говорила мама. — Что-то есть в тебе странное. Откуда ты взялась? Сначала картошка, какое-то АГ-181-ИНФ, теперь этот пес… Терпеть не могу секреты!
Лёня сразу начинал беспокойно вертеться, но Муха только внимательно прислушивалась к этим разговорам… Через час, привыкнув, она при первом звуке маминого голоса, если в нем раздавался знакомый вопрос, опрокидывалась на спину и весело шевелила хвостом, ожидая, когда ее пощекочут по брюху.
— Во всяком случае, — заканчивала мама, — ты как будто действительно здорова…
Бубыря очень беспокоило, что никак не удается надежно спрятать ошейник, ужасную улику, по которой могли узнать, что это он захватил таксу. Лёня прислушивался к каждому стуку, а вид черных окон повергал его в трепет: коварные враги проникнут оттуда, через окно!
Спрятать ошейник на глазах у мамы и Оли было невозможно. Бубырь решил, что займется этим, когда все лягут спать. Правда, придется не спать самому, а это будет нелегко.
Честно говоря, он не представлял, как это получится. Единственный раз в жизни, когда они ездили в прошлом году к бабушке в Саратов, Бубырь поднялся ночью, и то мама будила его почти полчаса… Как же он встанет сам? Лучше всего не ложиться, но это отпадает: в кровать загонят обязательно. А стоит ему положить голову на подушку, как он тут же спит. Бубырь отлично знал это ужасное свое качество…
Все-таки он попробовал посидеть подольше. Уже около десяти он затеял выпиливать лобзиком рамочку с очень сложным рисунком, где, по замыслу художника, два слона должны были поддерживать хоботами мамину фотографию. Мама не раз огорчалась, что Бубырь, когда-то начав эту рамочку, давно ее забросил, и сейчас, принимаясь снова выпиливать, Бубырь рассчитал все с математической точностью. Помогло и то, что Оля уже спала, папа сидел над своими переводами с английского, а мама затеяла генеральную уборку в коридоре.
Так прошло около часа, и, когда мама спохватилась, было уже без четверти одиннадцать. Она тотчас начала с шумом загонять Бубыря в постель, но, увидев над чем он пыхтит, оставила его в покое. Он выиграл, правда, немного, всего минут десять, потому что даже рамочка не могла, в конце концов, примирить маму с таким недопустимым нарушением режима. Тогда Бубырь начал тянуть. Каждый чулок он снимал чуть ли не по пяти минут и рассматривал их с таким вниманием и интересом, как будто в них скрывалась потрясающая тайна. Потом он полез в кровать, не помывшись. Лишь несколько секунд он наслаждался мыслью, что мама ничего не заметила. Впрочем, пока она сообразила, что произошло, и выдернула его из кровати, прошло еще несколько минут.
— Время работает на нас, — пробормотал довольный Бубырь и подмигнул сам себе.
— Что? — крикнула мама, вталкивая его в ванну.
Но он не пожелал отвечать.
Уже в ванне Бубырь вдруг содрогнулся от ужаса.
Нельзя дольше тянуть! Он не рассчитал! Скорее в кровать! И пусть все немедленно ложатся! Иначе они не заснут до двенадцати, а тогда все пропало! Тогда он тоже так заснет, что не встанет!
Он моментально очутился в кровати, и это вызвало у мамы подозрение. Конечно, он не мыл ноги! Лёня захныкал, делая вид, что спит на ходу, но вызвал сочувствие только у папы. Мама была беспощадна. Она сама вымыла его толстые, в царапинах и синяках колени, все пыталась смыть синяки, потом удивительно долго вытирала полотенцем, так что Лёня, нетерпеливо переступая ногами по коврику, начал возмущенно фыркать. В полном расстройстве он нырнул наконец в постель и тотчас принялся канючить, чтобы потушили свет.
Папа послушно лег, но мама оставила в спальне ночник и продолжала возиться. Бубырь ворочался, скрипел пружинами, дрыгал ногами, так что стонала задняя спинка кровати, и все-таки загнал маму в постель.
