Н. Тасин - Катастрофа. Том II
Первое испытание электромагнитов было назначено на 2 мая. Действие их регулировалось из подземного Парижа с помощью особого рычага, устроенного у основания центрального колодца на площади Республики и находившегося в непосредственном ведении самого Грандидье, к которому в качестве помощников были прикомандированы академик Жюль Дюбуа и несколько других физиков. Грандидье оставалось только в нужный момент нажать электрическую кнопку — и над Парижем тотчас же протягивалось магнитное поле.
Боялись только, что зоотавры заставят себя слишком долго ждать: по имевшимся сведениям, они сравнительно редко показывались над Парижем, который ввиду своей безлюдности не представлял для них интереса. В первый раз за все эти два с лишним года их ждали с нетерпением, желали их прилета.
— А вдруг они совсем не явятся! — с тревогой говорили парижане, точно хозяева, которые приготовились к приему дорогих гостей и боятся, что все их приготовления были напрасны.
Решено было сделать все возможное для их привлечения. Для этого прежде всего нужно было хоть немного населить надземный Париж. Это было нетрудно: тысячи парижан и приезжих заявляли о своем желании тотчас же выбраться на поверхность, чтобы оттуда наблюдать гибель зоотавров. Правда, это было сопряжено с некоторым риском, но любопытство брало верх над страхом. К тому же, целая армия газетных репортеров и фотографов со всего мира считала своим профессиональным долгом быть в эти исторические дни на самом месте предстоявшей борьбы между человеком и крылатыми чудовищами. Специальная делегация их добилась для них от правительства разрешения в первую очередь выбраться на поверхность, вместе с целым штатом механиков и техников, которые могли бы обеспечить правильное действие радиотелеграфа.
Уже 30 апреля большинство их стало устраиваться среди развалин надземного Парижа. Устраивались где и как могли, совершенно игнорируя принцип частной собственности. Так, корреспондент лондонского «Times», с его полудюжиной секретарей и стенографисток, занял полуразу-шенный зал заседаний в Городской ратуше, причем над окнами его водрузил английский национальный флаг и огромное полотно, на котором красовалось название его газеты. Корреспондент нью-йоркского «World» избрал своей резиденцией нижний уцелевший этаж Эйфелевой башни, связав ее на собственный счет специальным проводом с радиотелеграфной станцией.
Вслед за представителями прессы потянулись наверх любители сильных ощущений, члены всякого рода спортивных обществ, а затем и просто любопытные. 30 апреля и 1 мая платформы беспрерывно поднимали наверх сотни и тысячи людей. Надземный Париж, после долгого периода полного запустения и заброшенности, стал понемногу оживать. Несколько предприимчивых рестораторов и содержателей кафе открыли на скорую руку устроенные среди развалин кухмистерские и бары, и, несмотря на чрезвычайно высокие цены, очень бойко торговали. Оперная труппа Буассо сдержала обещание и деятельно готовилась к постановке в Люксембургском саду «Аиды».
В ночь с 30 апреля на 1-ое мая выбравшиеся на поверхность тщетно ждали прилета зоотавров. Не показывались они и в следующую ночь. Везде, где только можно было, зажигались огни, чтобы привлечь их внимание; до самого рассвета дежурили на заранее облюбованных постах репортеры, фотографы и специальные сигнальщики, которые по особому проводу, шедшему через центральную штольню, должны были дать знать вниз о появлении грозных, но на этот раз желанных гостей. Тысячи любопытных, забравшись на крыши более или менее уцелевших домов, вооруженные биноклями и подзорными трубами, напрягали зрение, всматриваясь то в одну, то в другую сторону горизонта; но на ночном небе, усеянном яркими, по весеннему крупными звездами, не было даже отдаленного намека на зоотавров, и только время от времени показывались на нем легкие, белоснежные тучки, которых даже при самом богатом воображении нельзя было принять за нетерпеливо ожидаемых хищников.
Под утро люди, истомленные ожиданием, продрогшие от ночной свежести, спускались со своих вышек и, разочарованные, обманутые в своих ожиданиях, ложились спать.
Внизу, в подземном Париже, люди тоже бодрствовали всю ночь напролет и с трепетом ждали желанного сигнала сверху. Толпы народа возбужденно бродили по улицам; особенно велико было скопление на площади Республики, где у подножия центральной штольни бессменно находился, в комфортабельно устроенной кабинке, Грандидье с его помощниками; у входов в открытые кафе и бары происходила беспрерывная давка. Парижанам не спалось: острое любопытство, нетерпеливое ожидание вожделенной минуты, гнало их на улицу.
XXIV.
Ночь на 2 мая выдалась на редкость прекрасной. Уже вечерняя заря полна была обещаний. Заходящее солнце щедро заливало небосклон морем пурпура и багрянца; казалось, что где-то там, за доступными взору гранями, бушует гигантский пожар, который отбрасывает пышное зарево; но пожар быстро потухал, а вместе с ним потухало и отбрасываемое им зарево: ярко-красные полосы бледнели, становились нежно-розовыми, а потом и вовсе темнели; только кое-где долго еще держались отдельные яркие блики, упорно не хотевшие раствориться в темнеющей синеве весеннего неба; но скоро исчезли и эти последние отблески угасавшего дня. Ночь вступила в свои права и один за другим зажигала на небе сторожевые огни. На востоке бледными контурами вырисовывался молодой месяц. С ночного неба повеяло прохладой.
Находившиеся на поверхности люди спешили занять свои наблюдательные посты. На вышке наскоро отремонтированной обсерватории сидели сигнальщики. Фотографы устанавливали свои аппараты. Газетные корреспонденты готовились к исполнению своих обязанностей.
— Сегодня уж наверное прилетят! — слышались уверенные голоса.
На Монмартре, в Бельвилле и Иври, с целью привлечения зоотавров, зажжены были огромные костры. Кое-где на улицах и в окнах домов тоже горели огни.
Но проходил час за часом, а зоотавры не появлялись. Люди то и дело смотрели на часы, нервничали, злились, как если бы кто-нибудь назначил им свидание и обманул их. Там и сям слышалось недовольное ворчание.
— Это черт знает что такое! Уже десятый час, а они и не думают прилетать!
— Неужели нам опять придется зря провести бессонную ночь?
Пробило десять, половина одиннадцатого, одиннадцать, а вокруг, куда только хватал глаз, все оставалось по-прежнему тихо и безмятежно. Некоторые, измученные двумя бессонными ночами и пережитыми волнениями, засыпали сидя, приткнувшись в какой-нибудь угол или опустив на стол тяжелую, словно свинцом налитую голову.
