Ариадна Громова - Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 1
Альбер обеспокоенно потрогал его пульс.
– Нет, нет, я просто задумался, вспомнил… - пробормотал профессор.
Альбер колебался: профессор Лоран болен, волновать его нехорошо. Но любопытство все же взяло верх.
– Я давно хотел спросить, профессор, - начал он неуверенно, - почему же вы с Сент-Ивом отошли от группы… то есть я хочу сказать: с чего это началось? Почему именно вы и Сент-Ив?..
– Да, почему именно я! - с неожиданной горечью сказал профессор Лоран.
– В том-то и дело! Они все были против меня, а если б это получилось у любого из них… ну, может быть, я и неправ, не знаю… Представьте себе, Дюкло… нет, я попробую начать с этого случая… - Лицо его оживилось, на скулах проступили бледно-розовые пятна. - Так вот: привезли в клинику одного юношу - он в тумане разбил свой мотоцикл о телеграфный столб и сам погиб. Нет, понимаете, в клинике он еще прожил часов шесть, но ясно было, что он безнадежен. Красавец, силач… И как будто легко отделался - царапины, ушибы… его выбросило из седла. Но он ударился виском о камень
– и вот… Я до сих пор помню его лицо, безжизненно белое и классически правильное, как у статуи… Впрочем, дело не в этом… - Профессор Лоран оборвал рассказ и надолго задумался. - Словом, я решил рискнуть… а другие сразу сказали, что это пустая затея… Я поместил нервные клетки в питательную среду, начал экспериментировать с ферментами, стимуляторами и так далее. Через несколько недель я подумал, что мои коллеги правы: ничего у меня не получалось. У Демаре прекрасно шли опыты с тканями печени, почек… Я тоже участвовал в этих опытах, конечно… Мы штурмовали этот проклятый барьер биологической несовместимости… А я все-таки сидел по вечерам в лаборатории, смотрел на умирающие в растворе нервные клетки и задыхался от досады. Тут меня познакомили с Сент-Ивом, и он сразу очень заинтересовался моими бесплодными поисками: он ведь был нейрокибернетик, как и Шамфор, только гораздо больше интересовался биологией и нейрофизиологией. Из-за меня он и примкнул к нашей группе. Сент-Ив сконструировал массу интереснейших устройств, очень многим помог лаборатории, все наши были от него в восторге. Но больше всего он сидел со мной. И вот, вдруг… - Профессор Лоран внезапно замолчал.
– Вдруг?.. - подсказал Альбер.
– Это плохое слово, Дюкло, - сказал профессор Лоран. - Очень плохое, но что поделаешь… Именно вдруг, я не знаю почему, в одном из термостатов нервные клетки начали развиваться. Мы ломали себе голову: почему именно в этом, а не в соседнем? Но все, на что нас хватило, - это точно записать состав питательной среды, температуру, освещение и так далее. Отличия от других термостатов были слишком незначительны, чтоб на этом основании о чем-то судить, но факт оставался фактом: у нас в термостате начал развиваться человеческий мозг!
– Но потом ведь вы узнали…
– Почему вы так думаете? - хмуро спросил профессор Лоран.
– Ну… а Франсуа, Пьер, Поль?..
– Поль - вообще другое дело. Поль развивался из оплодотворенной человеческой клетки. И тут я тоже не все знаю… как и почему это удалось… и почему удалось не вполне… Ведь вот и у Петруччи в Италии - вы читали о его опытах? - нормальное развитие человеческого зародыша в искусственной среде обрывается пока очень быстро. Правда, у него задачи - те же, что у Демаре, он и не собирается выращивать плод до конца… А с Пьером и Франсуа… - Профессор Лоран долго молчал. - Словом, я сделал, что мог… я с Сент-Ивом… Если б они все поверили, дело другое. Но наши опыты казались им нелепой фантазией.
– А почему, собственно, ваши товарищи так относились к этим опытам? - робко спросил Альбер. - Ведь это чудеса, настоящие чудеса… Ну пускай вначале они не верили, это я могу понять. Но потом… когда удалось, ведь это же могло иметь еще более поразительные практические результаты.
– Да, конечно… - Альберу показалось, что голос профессора Лорана звучит неуверенно. - Впрочем, мы с Сент-Ивом тогда, признаться, не думали о практических результатах… Видите ли, мозг настолько сложнее, чем печень или почки, что заменить поврежденный мозг искусственно выращенным… это… даже если б это и удалось, то человек должен был бы фактически заново родиться… И, вдобавок, родиться, может быть, совсем другим… Это не так просто… взамен погибшего близкого человека принять к себе совсем другого в его облике - да еще поначалу большое дитя, неполноценного человека, заново обучающегося жить… Понимаете?
– Да… - задумчиво произнес Альбер.
Ему стало жутко. Действительно, в принципе это прекрасно: вернуть человека к жизни. Но вот каково близким? Да и ему самому? Даже если искусственно выращенный мозг будет функционировать безупречно, даже если хорошо пройдет мучительно трудный первый период после пересадки и мозг окончательно «сживется» с организмом - что будет дальше? На всю жизнь - странные смутные воспоминания о лаборатории, о растворе, в котором он плавал, о шагах лаборантов… Или все это можно будет научиться гасить? И пересаженный мозг будет tabula rasa, чистая доска, на которой что хочешь, то и пиши? Тоже страшновато… Нет, Демаре и других можно понять…
– Но… вы все же думали, к чему в конечном счете могут привести ваши опыты? - робко спросил Альбер. - То есть для чего они делаются, если не для клиники?
– Нет, мы об этом не задумывались! - резко, почти с вызовом ответил профессор Лоран. - Я ведь говорю: мы тогда были молоды. Мы думали о познании истины, мы ходили ощупью по краю темной бездны… ведь мы были впереди всех, дальше была тайна и тьма… Я читал о том, что переживали американские физики, когда присутствовали при испытании первой атомной бомбы. Когда засияло над миром их страшное создание, они почувствовали, что равны богам. Мы с Сент-Ивом чувствовали примерно то же. Вот он ходит, этот человек, возникший на наших глазах, этот мозг, созданный нами, и он мыслит, он равен людям, а мы… мы бросили вызов богу! Мы были потрясены до глубины души - нам ли было думать тогда о практических результатах! Да, да, я понимаю: вы тоже меня осуждаете… как все! Что ж, вы легко найдете подтверждение своим выводам. Спросите хотя бы Шамфора, а тем более Демаре… Они вам скажут, что я всегда был честолюбцем, карьеристом, который думает больше о своей славе, чем о науке… что только Сент-Ив мог хоть на время покорить меня своим бескорыстным энтузиазмом… - Он задохнулся, помолчал. - Да, Сент-Ив… Он-то знал, какой я на самом деле. Он знал, что я был таким же, как он. Не было на свете людей более близких, чем я и он. Ни кровное родство, ни любовь так не сближают, как эти молчаливые, до ужаса напряженные вечера и ночи в лаборатории. А они все этого не понимали. Да я и не могу их обвинять: ведь у них так хорошо шли дела, они уже начали делать блестящие операции в клинике, спасать обреченных на смерть…
