Грег Бир - Город в конце времён
На углу, за длинной темной стеной склада, светофор переключился на зеленый, затем на желтый, красный, вновь зеленый… Небо потемнело. Улица была совершенно безлюдна.
Воздух пах свежестью и пустотой.
Впервые за две недели она попробовала поискать более удачливое ответвление — выслала вперед бесплотные зонды-щупы, чтобы найти ближайшую, самую безопасную параллель, струю попрохладнее, посвежее.
Что-то нарушило ее сосредоточенность. Она посмотрела вниз. У ног отирался Минимус, поглаживая икры девушки пушистым хвостом, будто мягким пальцем. Кот посмотрел через дорогу, затем лбом наподдал Джинни по голени.
Тощий мужчина с серебряным долларом, дымящаяся женщина. Они все еще там?
— Ни черта ты не знаешь, — сказала она коту. — Тебе хоть разочек хотелось погулять?
Минимус вновь ткнулся в девушку головой. Не все так плохо — они с ней друзья: даже мышами делились, а уж ее элегантно промаркированные ящики и коробки были просто созданы для обследования.
Джинни толкнула створку ворот и скользнула наружу.
Высланные вверх по реке зонды сообщили: не осталось ни одной свежей струи — ни для нее, ни для кого-либо другого. Ей придется остаться на этом островке мира или же взглянуть в лицо кошмарному существу: вертлявому, прожорливому, невозможно белому, донельзя женскому началу, чудовищной самке, в лапы которой хотела ее доставить та парочка. Хлынули слезы. Джинни обернулась, готовая ринуться назад, — и тут услышала музыку, мягко приплывшую на бореальном ветерке через долгие мили.
Иди сюда, поиграем…
Пальцы соскользнули со створки. Один-единственный шаг — и она встала посреди тротуара, крыльями разведя руки. Дверь медленно захлопнулась. Сочно щелкнул замковый ригель.
Минимус остался за сеткой, внутри.
Кем бы ни была Джинни, где бы ни оказывалась, именно это всегда характеризовало ее поступки: уйти, покинуть текущее место, свернуть на другую тропинку, невзирая на опасность.
Кот следил за ней круглыми, вдумчивыми глазами.
— Я ненадолго, — прошептала Джинни. — Передай мистеру Бидвеллу, что…
Тут она залилась краской, рассмеялась собственной глупости, вытерла щеки и торопливо припустила на север, следуя за едва уловимой, самой пленительной мелодией из всех, что слышала в жизни.
Бидвелл перенес в угол своей приватной библиотеки старую колченогую раскладушку. Итак, девица пренебрегла его советом. Ничего не поделаешь, теперь остается только ждать. Она была более важна, куда более сильна, чем он, — в какой-то мере — тем более сейчас — могла составить ровню тому, что осталось от Мнемозины.
Он закрыл глаза.
Ближайшая к любви вещь, которую он познал в жизни: поиск свидетельств неизъяснимого, выявление истока — матери всех муз — того, что согласовывает. Того, что содержит Вселенную в порядке. Поиск матери, ныне медленно удушаемой, увядающей, не способной выполнять свои функции.
Преследуемой сквозь века мерзкой, гибельной тенью.
Бидвелл выполнил свой ритуал отхода ко сну, с мрачным удовлетворением потягиваясь, насколько позволяли его дряхлые мышцы — до щелчков в позвонках, плечевых и бедренных суставах, — затем лег и стал поджидать, пока болевые ощущения не договорятся между собой и утихомирятся.
Медитацию прервала неистовая возня. В промежутках между мяуканьем и шипением слышалось Цоканье, потрескивание, костяное постукивание, а несколько раз и громкое стрекотание. Ясно. Одна из кошек гоняет свою жертву по ящикам — не птицу, конечно, если только у нее не выросли пластиковые крылья.
На вершине штабеля, четким силуэтом на фоне наружной стены возник Минимус — и стремглав кинулся вниз, целясь в нечто размером с пенал для египетских папирусов, — нечто, попытавшееся было удрать, но безуспешно.
Кот вместе с добычей глухо шлепнулся за ящик. После триумфальной охоты всегда следовала церемония доставки трофея. За принесенную дичь полагалась награда — что-нибудь вкусненькое, — восторженные восхваления и поздравления. Таков был заветный уговор человека с котом и кота с человеком. Бидвелл достал коробку с фигурными галетками сухого корма, которую он хранил на верхней полке, подальше от ящиков-трамплинов. И неспроста: урок пришлось заучивать несколько раз, прибираясь за томным от рвоты Минимусом — при всех своих замечательных качествах, кот любил обжираться, хотя никогда не ел то, что ловил сам.
Прошло несколько минут. Бидвелл сел за небольшой стол, специально отведенный под легкое чтение бессонными ночами, и включил старинную бронзовую лампу. Здесь он держал батлеровский «Путь всякой плоти» — резкая проповедь отказа от всего мирского делала текст вполне приемлемым. Потертый томик, разумеется, содержал пару заключительных глав, не обнаруживаемых ни в каких иных изданиях.
Едва Бидвелл устроился поудобнее, как из мрака вышел Минимус и прыгнул на столешницу, держа в зубах блестящую, как самоцвет, тварь. Старик шумно всосал воздух и отъехал вместе со стулом. Кот подарил ему косой взгляд, выплюнул добычу и плюхнулся на копчик.
Тварь — своего рода насекомое, хотя длиной с четверть метра и со слишком многочисленными конечностями — была в шоке. Она медленно извивалась длинным телом, подрагивая парой темных надкрылий, оттенком походивших на полированный спил мореного дуба. На надкрыльях насекомого имелось по одиночному символу — явно естественного происхождения — цвета слоновой кости. То ли какой-то знак, то ли буква неизвестного Бидвеллу алфавита. Насекомое вскинуло крупную, цикадных пропорций, голову, и фасеточные глаза сверкнули синими бриллиантами.
После Минимуса не осталось видимых повреждений, хотя движения насекомого были вялыми и слабыми. Кроткое даже в бедственную минуту, оно собралось с силами, пересекло столешницу и, замерев на краю, подобно умной игрушке, вновь вскинуло голову и застрекотало.
Под пристальными взглядами человека и кота насекомое направилось к стопке плотно уложенных пеналов из самшита, украшенных крупными египетскими иероглифами.
Минимус лизнул лапу.
Насекомое робко подошло к ближайшему пеналу, зашипело и застыло, опустившись на стол в позе удовлетворения, свершения.
Скончалось.
Кот потерял всяческий интерес и спрыгнул на пол.
Изумленный Бидвелл провел по контурам загадочного знака костлявым пальцем.
— Явился из времени, о котором я и понятия не имел… — пробормотал он.
Его тексты, сотни и тысячи текстов, работали наподобие линзы, фокусируя невероятное и извлекая из отдаленных эпох всяческие вещи, которые могли стать возможными лишь по истечении длительного срока — в полноте времен, если пользоваться витиеватым слогом. И полнота эта сейчас разрушалась, разваливалась на куски — зажимая и смешивая истории самым тревожным образом. Если не предпринять дополнительных шагов, будущее примется кап-кап-капатъ в их настоящее, как молоко из треснувшей крынки.
