Север Гансовский - Инстинкт? (сборник)
В это же время начался приход животных. Вообще в городе бытовало мнение, что никакой наземной фауны на Иакате не осталось. Но в пустыне животные все-таки были и заявили теперь об этом. Сначала пришли восьминогие паучки желтого цвета. Их было несметное множество, они все стремились из залитых солнцем песков в тень. В полдень, когда мостовые заливал солнечный свет, паучки заполняли подворотни, лестницы и квартиры. Их сначала боялись, позже перестали, но все время ими брезговали. Многоногие создания передвигались с такой скоростью, что на них невозможно было наступить, даже если б кто-нибудь и захотел. В комнатах они покрывали пол целиком, но, когда шел человек, при каждом его шаге успевали разбежаться из-под опускающейся ступни, залезая друг на друга с тем, чтобы тотчас снова занять освободившееся место. Особенностью их поведения было, кстати, и то, что они избегали соседства с сахарной пылью. Башня, к великой радости Продовольственной Комиссии, а также дома, где хранилась крошка пополам с песком, были для паучков запретны. (Наводило на мысль, что великие строители машины нарочно заложили в изготовляемую ею пищу вещества, отпугивающие животных-вредителей.) Вторыми явились юркие ящерицы, желтые с коричневыми пятнышками — очевидно, охотники за паучками. Но в городе ящерицы никого не преследовали и не ели. Залезали в комнатах на стены или застывали на полу, собравшись в небольшие кружки мордами внутрь, будто обсуждали беду, заставившую их покинуть родные места. Попытки изгонять их из квартиры успеха не имели. Ящериц не пугала мелькавшая возле них человеческая рука, а оторвать их живыми от пола или стены было невозможно. Если кто-нибудь сильно тянул, маленькие тельца отрывались от лапок, заливая все вокруг кровью.
Затем в темных местах — на чердаке вдали от окошка или в подвале — стали обнаруживаться представители, вероятно, следующей ступени пустынных хищников. То были четвероногие крупные, размером с барсука, животные, голые, напоминавшие нашего земного ядозуба-жилатье. Малоподвижные и с виду неуклюжие, они, оказавшись в углу, где им некуда было отступать от случайно приблизившегося человека, с неожиданной быстротой нападали и кусали его в ноги, оставляя болезненные, долго незаживающие раны.
В окна с рассветом залетали и на весь день прятались различные прежде никому не ведомые насекомые.
В довершение ко всему из воды на берег тоже устремились ее обитатели. Мелких рыбешек уже не надо было отыскивать в вытащенных водорослях. Сами серебряной волной, прыгая, дергаясь, торопились на рассвете прочь от воды, будто надеялись от чего-то укрыться в ближних к морю домах.
Но собирать и глотать надо было очень быстро, только раз в сутки, потому что рыбки, такие красивые, проворные в своей прозрачной жидкой среде, после нескольких прыжков в воздухе погибали, за минуту-две распадались, разлагались в слизь, пахнувшую ужасно, и ее невозможно было отделить от песка и вообще взять в руки.
В восточной части пляжа из моря на сушу однажды вылезло что-то большое, бесформенное, студенистое, стало передвигаться к тени от дома, но остановилось, не одолев пути. У тех, кто трогал его, воспалялись и горели руки.
Похоже было, что в природе произошло такое, что заставило животных искать спасения только в построенных человеком сооружениях.
Правда, и люди стали болеть. Мы в нашем общежитии собирались все до одного только ночью. Днем надо было успеть наглотаться рыбешек, помочь дойти из города старым и прежде других ослабевшим иакатам, разъединить сахарную крошку и песок. (Бесконечная работа — мешками носили смесь к воде, взбалтывали в какой-нибудь большой посудине, переливали в другие, где она выпаривалась на солнце.) Мужчины, кроме того, занимались изготовлением примитивных стамесок, топоров, пил, ножей и всякого прочего из разбросанной в пустыне арматуры. Тут вдруг отличился Змтт. Из-под его рук выходили пики, которые сгодились бы для музея средневекового оружия. У женщин было другое — раздавать детям пищу, учитывать и отмечать дома, откуда два-три дня не появлялось малышей, ходить туда, там кормить. В результате мужчины и женщины в своих квартирах к ночи прямо на разбегающихся паучков валились в сон, как в темную воду, и, случалось, по нескольку дней не видели друг друга. Однажды встретил Вьюру. На лице что-то вроде маски из серого, многократно стиранного полотна с прорезями для глаз. Прошла, не останавливаясь. Оте тоже ходила с перевязанной шеей. Потом однажды стал ощущать на груди участок шершавой огрубевшей кожи. Он вскоре превратился в желвак, в мясистый нарост с трещинками и шелушащейся поверхностью. Вскоре и Втв стал почесывать бедро. Этими наростами мучился весь город повально. Хуже всего было тем, у кого они появлялись во рту, под мышками, в паху — сами по себе не болезненные, они мешали есть, ходить, что-то делать руками.
Пожилые стали уходить в пустыню. Тут я наконец узнал смысл фразы Змтта: «Жена ушла по обязательству». Оте объяснила, что в эпоху, предшествовавшую созданию машины, на пике промышленных и экологических катастроф распределителями был выдвинут лозунг, призывавший иакатов умирать по достижении сорокапятилетнего возраста, чего сами аппаратчики, естественно, не делали. Народ же удалось убедить — еще в молодые годы многие брали соответствующее обязательство. Видимо, и при изменившейся ситуации обычай остался уже в качестве ритуала, как газета или картины в музее.
Болезни, пыль в воздухе, животные, рвущиеся к людям в дома… Как тут было не вспомнить строки из библейской «Книги Исхода»:
«И рыба в реке вымерла, и река воссмердела, и египтяне не могли пить воды из реки… И поднимется пыль по всей земле Египетской, и будет на людях и на скоте воспаление с нарывами…
И побил град по всей земле Египетской все, что было в поле от человека до скота; и всю траву полевую побил град, и все деревья в поле поломал».
Из десяти казней египетских несколько уже постигло нас. Но впереди, как оказалось, были другие, более грозные, чем даже сам голод.
Потому что менялось небо над головой.
Заметили сначала по восходам и закатам. Восходы, обычно здесь молочно-белые, становились все желтее и начинали краснеть. А закаты багровели. Само же солнце, проходя свой путь на потемневшем небе, стало день от дня распухать, как бы приближаясь к Иакате и при этом тускнея. Утром, поднявшись наполовину из моря, оно занимало лишь небольшую часть восточной стороны горизонта, потом расширилось на целую четверть и на треть. Иллюзия приближения была полная. К сороковому дню после появления шариков иакатское светило в зените прямо-таки нависало над городом, загораживая небосвод так, что только неширокий, уже почти черный его пояс оставался между горизонтом и краями солнца. Подавляюще огромное, оно грузно висело над нами ни на чем, будто готовое упасть и раздавить Иакату. Сквозь дымку короны просматривалась состоящая из гранул сама поверхность светила, как бы остывающая, желто-красная. Ясно были видны пятна, углубленные в эту поверхность, выстреливший с левого бока протуберанец, тысячи ярко вспыхивающих и гаснущих мелких точек, какие опять-таки бывают (в меньшем количестве, конечно) на раскаленном, начинающем остывать железе. Заметно было и вращение неотвратимо наваливающейся на нас громады — побыстрее на экваторе, помедленнее у полюсов.
