Джон Уиндем - Отклонение от нормы
– Я ошпарилась кипятком! Из чайника!… – донеслось от Кэтрин.
– Успокой ее! Иначе мы все сойдем с ума! – взмолилась Розалинда.
– Да она совершенно спокойна. С ней-то все в порядке, – сказал я им.
– По-моему, она просто не может иначе…
– Так надо научить ее иначе, – сказал Мишель.
– Я знаю. Но что я могу сделать? Может, вы скажете, как ее научить? – осведомился я у них.
– Хотя бы предупреди нас в следующий раз, когда она начнет! – попросила меня Розалинда.
Я постарался сосредоточиться и обратился к Петре:
– Ты… У тебя получилось слишком сильно, – сказал я. – Теперь попробуй чуть-чуть потише… Нарисуй картинку так, как будто она далеко от тебя. Сделай ее не такой яркой, словно бы она из паутинки… Понимаешь?
Петра кивнула и снова зажмурилась.
– Берегитесь! – предупредил я остальных и сам закрылся.
На этот раз у нее получилось слабее, и мы были готовы к этому, но все равно у меня в мозгу опять словно что-то взорвалось. Однако за вспышкой я все-таки разглядел…
– Рыба! – сказал я, – маленькая рыбка с длинным хвостом!
Петра довольно ухмыльнулась.
– Верно, рыбка! – донеслось от Мишеля. – Здорово у вас получается, ребята! Только если в следующий раз ты не научишь ее пользоваться одной сотой своей силы, она спалит нам мозги, пока не научится говорить.
– Теперь ты рисуй! – потребовала Петра, и урок продолжался.
На следующий день мы занимались тем же. Громадная сила ее передач жутко изнуряла меня, но она явно делала успехи. Постепенно она научилась передавать не только зримые образы, но и мысли. Конечно, очень по-детски, но другого мы и не ждали. Главная трудность по-прежнему заключалась в ее силе, с которой она это делала. Стоило ей чуть-чуть забыться, как она буквально выворачивала наши мозги наизнанку. Все наши жаловались, что ничего не могут делать во время этих упражнений: у всех в головах словно гремел оглушительный барабанный бой. В конце второго урока я объявил Петре:
– А сейчас картинку тебе нарисует Розалинда.
– А где эта Розалинда? – спросила она, оглядываясь по сторонам.
– Здесь ее нет. Она… далеко отсюда. Но для наших картинок это неважно. Давай гляди в черный колодец и ни о чем не думай. А вы все, – обратился я к остальным, – не мешайте. Пусть говорит одна Розалинда. Давай, милая, действуй!
Мы все замолчали.
Розалинда нарисовала пруд с камышами по краям. В пруд она напустила маленьких смешных утят разных цветов. Плавая, они выделывали забавные, но вместе с тем очень ритмичные танцевальные фигуры. Все делали это синхронно, но один утенок, самый маленький, все время отставал от других. Петре все это очень понравилось, она просто заходилась от восторга. Вдруг, совершенно неожиданно она передала свое восхищение. Картинка, нарисованная Розалиндой, мгновенно исчезла, а мы все едва не лишились сознания. Такие всплески ее эмоций были для нас мучительны, но успех был несомненный.
На четвертом уроке она научилась воспринимать «картинки», не зажмуриваясь. Это было еще одним шагом вперед. В конце недели прогресс был очевиден: мысли она передавала самые простые и не всегда на более или менее спокойном уровне (иногда срывалась на полную силу, и это было кошмаром для всех), но принимала нас всех очень хорошо, хотя из тех разговоров, которые мы вели между собой, она улавливала очень немного.
– Вы говорите слишком быстро и слишком много всего сразу, – жаловалась она. – Розалинда и все другие… Вы делаете это так быстро, что все запутывается… Правда, у других еще больше запутано… – добавила она.
– У каких это других? У Кэтрин и у Марка? – спросил я.
– Нет. Этих-то я узнаю. Я про других. Тех, что там, далеко-далеко! – нетерпеливо объяснила она.
Я решил ничем не выдавать своих чувств.
– Наверно, я их просто не знаю, – сказал я спокойно. – А кто они такие?
– Почем я знаю, – ответила она. – А ты разве их не слышишь? Они там,
– она махнула рукой на юго-запад, – но только далеко-далеко…
Я попытался собраться с мыслями.
– А сейчас, сию минуту, ты их слышишь? – спросил я.
– Да. Но не очень… не очень ясно, – ответила она.
Я изо всех сил попытался уловить хоть что-нибудь, но все мои усилия были напрасны.
– Постарайся передать мне то, что ты слышишь от них, – попросил я Петру.
Она постаралась. Что-то там явно было, но на таком уровне, на котором никто из нас ничего понять не мог. Кроме того, это было так расплывчато, что вообще не имело каких-то конкретных очертаний, вероятно, потому, что Петра пыталась схватить и передать нам то, чего сама не понимала. Я ничего не мог разобрать и позвал Розалинду, но и она тоже ничего не поняла. Петре это давалось с трудом, она быстро устала и минут через пять мы решили оставить эти попытки.
Несмотря на то, что Петра все еще частенько забывалась и буквально оглушала нас, все мы гордились ею. У нас было такое чувство, словно мы открыли никому еще пока не известного певца, который в будущем обязательно прославится, станет первым… Только все это было гораздо важнее, чем какое-то там пение…
– Из нее может получиться нечто потрясающее, – выразил общее мнение Мишель. – Только если она не сведет нас всех с ума прежде, чем научится сдерживаться, – добавил он.
Дней десять спустя после истории с пони дядя Аксель за ужином попросил меня помочь ему, пока не стемнело, починить старую повозку. Просьба была самая обычная, но что-то в его взгляде заставило меня насторожиться. Я согласился. Мы закончили ужин, вышли из дому во двор и зашли за сарай, где нас никто не мог подслушать. Он выплюнул изо рта соломинку, которой задумчиво ковырял в зубах, и посмотрел на меня.
– Боюсь, ты где-то напортачил, Дэви… – со вздохом наконец произнес он.
Напортачить я мог где угодно, но только об одной вещи он мог говорить таким тоном.
– Не помню… Вроде бы нет, – неуверенно сказал я.
– Тогда, может, кто из ваших? – спросил он, подумав.
Я опять ответил отрицательно.
– М-да, – протянул он. – Скажи на милость, отчего же тогда Джо Дарлей так тобой интересовался? А?
– Понятия не имею, – искренне сказал я.
Он покачал головой с сомнением.
– Не нравится мне все это, мальчик. Очень не нравится!
– Он спрашивал только обо мне или… о Розалинде тоже?
– О тебе и о Розалинде Мортон, – веско сказал дядя.
