Юрий Греков - На кругах времен (Сборник)
День у Начальника Охраны Тайны выдался нелегкий. Неожиданные перебои с фенолом на заводах. Вторая лодка вернулась недоукомплектованная. В общем, больших и малых неприятностей хоть отбавляй. Но это бы все ладно, если бы Мехельмердер не чувствовал нутром главное: Хозяин чем-то недоволен. Чем? История с пунктом 12. Чуть не прошляпил… Но вряд ли только поэтому…
В дверь постучали. Мехельмердер машинально ответил:
— Да.
Через порог шагнул вице-шеф Охраны Тайны Хоррибле.
— Поступили дополнительные сведения об этих… ну, что поют… Установлено место.
Мехельмердер вспомнил: было уже несколько доносов, что где-то в одном из домов в районе семнадцатого квартала собираются неизвестные лица. Цель собраний не установлена. Заявок на разрешение собраний не поступало ни в один из участков Стражи.
Хоррибле протянул папку. Мехельмердер развязал тесемки. Сверху лежал листок серого цвета — спецдоносбумага, которую каждый желающий мог получить в любом участке Стражи, а также у представителя Стражи на службе. Листок был исписан аккуратным четким почерком. Мехельмердер перевернул листок — подпись есть. Осточертели эти анонимки. На всякий случай спросил:
— Подпись не подделана?
— Нет. Его на всякий случай приволокли сюда. Мехельмердер прочитал донос. Рольф Гемайн, старший арифмомейстер 12-го класса, адрес: квартал 17, блок 7, вход 3, — сообщал, что в блок через стену, где живет некто Шангер, приходят неизвестные, после чего начинается пение, мешающее отдыхать соседям, и ему в том числе. С помощью зеркальца, укрепленного на длинной палке, зая-таитель сумел разглядеть, что собирающиеся в соседней квартире сразу при входе снимают лица.
— Интересно, правда? — заметил Хоррибле, когда Мехельмердер отложил листок. — Есть еще вот что. Он ухитрился не только зеркальце подсунуть, но и микрофон. Вот, напечатано с магнитофона.
Мехельмердер взял подсунутые ему листки и с растущим недоумением стал читать:
Лист, покружась, во мраке тонет.
Дома всплывают, как понтоны.
И к небу тянутся колонны,
Как чьи-то руки без ладоней.
Кому помогут те понтоны?
Кто в эту ночь кричит и стонет?
А я домой к себе бреду,
Я сам несу свою беду,
Мне нет пути к тому порогу,
Мне те понтоны не помогут…
— В списке разрешенных песнопений не значится, — не ожидая вопроса, сказал Хоррибле. — Вторая тоже.
Мехельмердер взял второй листок.
Фабричные трубы,
Безглазы и грубы,
Пускаются в пляс.
И зыбко пороги
В начале дороги
Опутали ноги
В назначенный час.
Брожу в катакомбах
Людских сердец.
Творю гекатомбы
Идет конец.
Мы бродим молча
По площадям,
Слепые толпы
Нам вслед глядят.
Стоим мы оба на мостовой,
Летит автобус
И губы Гекубы,
Нежны и грубы,
Нам дарят покой…
Мехельмердер хлопнул ладонью по листку.
— Кто?
— Имена и номера собирающихся установлены. Хозяин квартиры некто Шангер, певец в рестор-хаузе.
Мехельмердер снова пробежал глазами второй листок: фабричные трубы… дороги опутали ноги… идет конец… слепые толпы… — и прищурился:
— Не так уж и безобидно, а? Сволочи… Хоррибле согласно молчал. Мехельмердер задумался. Потом перечитал последние строчки:
«Стоим мы оба на мостовой, летит автобус…»
— Ну что ж, пожалуй, сделаем так… Хоррибле, выслушав предложение-приказ, заулыбался во весь рот, неподдельно восхищенный выдумкой шефа, и встал.
— Займусь немедленно. А с этим что делать?
— С кем еще?
— С Гемайном. Он ждет в приемной.
— Гоните в шею. Или нет, впрочем… -Мехельмердер подумал и махнул рукой: — Дайте ему талон в бордель.
— Предельный возраст.
— Ну, тогда в ресторхауз. Да нет, гоните в шею. И займитесь немедленно делом.
Мехельмердер просмотрел оставшиеся бумаги, позвонил Кондуте; ее дома не оказалось. За делами незаметно пролетел час. И тут прозвенел сигнал вызова, на табло абонентов замигала лампочка Управления Стражи. Мехельмердер щелкнул тумблером, в экран вплыло форменное лицо субшефа Стражи.
— Коротко, — приказал Мехельмердер.
— По указанию вице-шефа Охраны…
— Короче.
— Час назад солдату Второго взвода любви Тедеске Осчено было приказано вызвать из ресторхауза певца Шангера, что и было выполнено. Полчаса назад на плацу перед ресторхаузом на Осчено и Шангера налетел автобус. Врачом Стражи констатирована смерть обоих. Номер автобуса…
— Все. Достаточно. — Мехельмердер погасил экран на полуслове и, порывшись в кипе бумаг, нашел листок и прочитал:
Стоим мы оба на мостовой,
Летит автобус
И губы Гекубы,
Нежны и грубы,
Нам дарят покой…
Глава десятая
Послышался шорох, легкое звяканье, и дверь медленно приоткрылась. Он толкнул, вошел. Человек, впустивший его, был ему незнаком. Высокий, со смутно блеснувшей лысинкой. В коридоре было темно, и в светлом проеме открытой в комнату двери силуэт открывшего — как вырезанный из черной бумаги. И только пройдя за ним по коридору, уже у входа в комнату, узнал — Картоне.
В комнате снова полузнакомые люди. Генрих, молча здороваясь, узнал, кажется, Фоминого отца.
— А где Фома? — опросил негромко Генрих.
Никто не ответил, и Генрих всем существом ощутил сгустившуюся в этой комнате тревогу. Он повернулся, ища взглядом, где бы присесть, и увидел слева — у стены — Фому. Фома лежал на кровати, полуоткинув простыню, и молча смотрел на него с какой-то нерешительной и чуть виноватой улыбкой.
Генрих присел у него в ногах. Люди в комнате переговаривались взглядами, и Фома, выпростав руку из-под простыни, показал на стенку и, покачав головой, приложил палец к губам.
В прихожей резко звякнул звонок. Михель потащился открывать. В комнату быстро вошла Ирландеза. Бросив сумку на столик в углу, она машинальным движением поправила волосы и, увидев Генриха, громко и зло спросила:
— А, и ты! Прощаться пришел? Все сидевшие в комнате встревоженно зашевелились, умоляюще глядя на Ирландезу. Фома снова ткнул рукой в стенку и приложил палец к губам…
На этот раз звонок прозвенел громко и требовательно. Комната наполнилась людьми в форменных лицах САД.
Фома, когда ему защелкнули наручники, негромко сказал, кивнув на Генриха:
