Пол Андерсон - Настанет время
Он остановился, переводя дыхание. Я ждал.
— Мы любили друг друга, и я с удовольствием наблюдал за ней, когда она легко передвигалась по дому, делая свои дела, постоянно напевая нежные мелодии.
Они оба не любили гостей, хотя Хэйвигу время от времени приходилось приглашать в дом своих компаньонов и агентов. Но Ксения тогда скрывалась в своей комнате. К счастью, в то время было не принято, чтобы хозяйка присутствовала при таких встречах. Однако если в гости приходили ее друзья, тогда Хэйвигу приходилось скрываться. Ведь он был Джоном Андерсеном, чужим в этой стране.
И когда ему приходилось исчезать, он, с одной стороны, был рад переменам, а с другой — очень грустил в разлуке с Ксенией. Правда, ему, чтобы оправдывать свою роль коммерсанта, довольно часто приходилось отлучаться. Хотя его канцелярия находилась в доме, дела фирмы требовали, чтобы он встречался со своими агентами в городе или даже в других городах.
— Вот так и протекали наши годы, — рассказывал Хэйвиг. — Я вед жизнь преуспевающего коммерсанта с солидным капиталом и любимой женой и в то же время перемещался в будущее, чтобы изучать Федерацию Маури, ее расцвет, ее величие, ее постепенное угасание и конец. Сумерки медленно наползали на остров. Внизу, у подножия Холмов, уже начали зажигаться фонари, но вода излучала отсвет дня. В темно-голубом небе зажглась Венера. На веранде дома Карело Кеадзиму курилась ароматная кадильня. Старик пробормотал:
— Увы. Мы идем к концу. Умирающий мир. Смерть так же реальна для целого народа, как и для отдельных личностей Хэйвиг молчал, стоя возле умирающего друга на коленях.
— Я следовал за ним всю его жизнь, — говорил мне Хэйвиг.
— Он начал как блестящий молодой философ. А закончил жизнь государственным деятелем. Я говорю вам о нем, так как вы один из двоих людей моего времени, которым я могу доверить свои тайны. Видите ли, я не мудрец, я могу лишь скользить по поверхности жизни, собирая информацию. Но могу ли я интерпретировать собранные факты, могу ли я понять, что происходит? Откуда мне знать, что должно быть сделано, что может быть сделано — я просто скользнул по поверхности лет, а Карело Кеадзиму жил, работал, мыслил в самой гуще событий. Мне была нужна его помощь. — Видите ли, — сказал ему Хэйвиг, — один элемент вашей культуры слишком развит за счет остальных.
— Судя по тому, что ты рассказал мне, да. — Хозяин дома надолго задумался, но эти минуты ожидания не показались Хэйвигу бесконечными. — Вернее, тебе кажется, что в будущем возникнет конфликт между двумя концепциями, которые мы, Маури, стараемся сохранить в равновесии.
Наука, рационализм, планирование, контроль… А с другой стороны, мифы, освобожденная психика, человек как часть природы, откуда он черпает знания и мудрость…
— Мы, Маури, — продолжал старик, — когда-то возвели то доброе, что нам казалось важным, в ранг идола, фетиша, совершенно забыв о другом хорошем, выбросив его из обращения. Во имя сохранения национальных культур мы старались заморозить целые народы в таком состоянии, какое нам казалось наилучшим. Опаснейший анахронизм! Во имя сохранения экологии мы старались запретить все работы, которые могли проложить путь к звездам. Неудивительно, что такая стратегия вызвала множество оппонентов.
После некоторого молчания он продолжал:
— Но согласно твоим рассказам, Джек, друг мой, в будущем человечество откажется от науки и сохранит только минимум технологии, необходимый для поддержания жизни на планете. Люди еще больше углубятся в себя, в мистицизм… Я правильно понял тебя?
— Не знаю. У меня сложилось такое впечатление. Но это только впечатление. Я многого не понимаю, и от меня потребовались бы годы жизни, чтобы понять все. Даже не все, а хотя бы столько же, сколько я понял в вашей жизни. А жизнь будущих Маури ускользнула от меня.
— И парадокс углубляется, — сказал Кеадзиму. — Посреди пасторальных пейзажей стоят могучие заводы, которые вибрируют и гудят, наполненные загадочной энергией. В небеса взлетают громадные бесшумные корабли. Этого-то ты и не можешь понять. Ты не можешь себе представить, откуда это у них… Я прав?
— Да, — с несчастным видом сказал Хэйвиг. — Карело, что мне делать?
— Мы находимся с тобой на одной ступени знаний. Чему я могу научить тебя?
— Карело, я единственный человек, который пытается видеть сквозь тысячелетия. Но я не могу! Однако я чувствую, что, возможно, Ээрия внесет машинные аспекты в будущую жизнь. И что тогда будет?
Кеадзиму легонько коснулся его.
— Успокойся. Человек мало что может сделать. Но если это малое — то, что нужно, этого достаточно.
— То, что нужно? Но если будущему человечеству предстоит жить под тиранией нескольких человек, обладающих техникой? Разве это то, что нужно? И что можно сделать?
— Как политик, я уклоняюсь от ответа. — Его внезапная сухость удивила Хэйвига. — Но я думаю, что ты видишь будущее в слишком мрачном свете. Деспотизм можно уничтожить. Однако мы, Маури, со своей концентрацией в биологии можем оставить будущему очень плохое наследство.
— Что? — Хэйвиг даже привстал.
— Отточенный металл может рубить дерево и человеческую плоть, — сказал Кеадзиму. — Взрывчатка делает котлованы, но может уничтожать и людей. Наркотики… да, да. Уверяю тебя, что это — главная проблема, которая беспокоит наше правительство. И это не обычные наркотики, которые стимулируют воображение, нет, мы уже имеем химические вещества, которые могут заставить человека поверить во все, что ему скажут. Я почти рад, что гегемония Федерации в будущем прекратится. Следовательно, вина за то, что произойдет с человечеством, ляжет не на нас. — Кеадзиму склонился к Хэйвигу. — Но ты, несчастный путешественник во времени, ты вынужден думать о будущем. Этот вечер — вечер мирного неба. Смотри на звезды, вдыхай ароматы, слушай пение птиц, ощущай дыхание ветра. Будь заодно с Землей.
Я сидел в своем коттедже над книгой. Сенлак, ноябрь 1969 года. Ночь была удивительно ясной и пронзительно холодной. Морозные узоры подернули стекла на окнах.
Из проигрывателя лилась музыка Моцарта, на коленях у меня лежал томик со стихами Китса, рядом на столе стоял стакан, куда было налито на два пальца виски. Воспоминания роились в моей голове и иногда заставляли улыбаться. Прекрасное время для старого человека.
Кто-то постучал в дверь. Я произнес нечто невнятное, с трудом поднялся с кресла и, придумывая предлоги для извинения и отказа, пошел к двери. Мое настроение не улучшилось, когда моя собака, едва не сбив меня с ног, бросилась к двери. Я держал этого бесцеремонного пса только потому, что он когда-то принадлежал Кэйт. Будучи щенком когда умерла его хозяйка, сейчас он уже и сам был близок к могиле.
