Айзек Азимов - Немезида (пер. Ю.Соколов)
Генарр, пожалуй, временами об этом подумывал, но Эугения была поглощена заботами и воспитанием малолетней дочери, и он не решался подступиться к ней. А потом его послали на Эритро, тем самым со всеми надеждами на возобновление отношений было покончено. Время от времени ему случалась проводить отпуск на Роторе, но теперь он уже не чувствовал себя там привольно. Кое-какие друзья в поседении у него еще водились, но вот отношения еле теплились.
И вдруг Эугения вместе с почти взрослой дочерью оказывается на Эритро. Генарр поначалу даже не мог припомнить имя девушки, – если только и знал его когда-нибудь. Но уж видеть он ее точно не видел. Теперь ей уже пятнадцать, и он со странным внутренним трепетом думал: что если она окажется похожей на молодую Эугению?
Генарр время от времени выглядывал из окошка кабинета. Он уже настолько привык к своему эритрийскому Куполу, что не мог видеть его со стороны критическим взором. Здесь жили рабочие обоих полов – взрослые, детей не было. Подрядившиеся на несколько недель или месяцев сменные рабочие иногда возвращались, иногда нет. Кроме него самого на Эритро постоянно обитали еще четыре человека, по тем или иным причинам предпочитавшие жить под Куполом. Так что домом Купол считать было практически некому, как и гордиться своим обиталищем. Под Куполом поддерживалась неизменная чистота и порядок. Вокруг царил дух рукотворности. Слишком уж много было здесь прямых дуг, плоскостей и кругов, Под Куполом не было места беспорядку, хаосу, настоящей жизни, умеющей подогнать стол – или комнату – под зыбкую неопределенность личности.
Так было и с ним, конечно, И стол, и кабинет в равной мере выражали его собственную персону, состоящую лишь из плоскостей и углов. Быть может, именно поэтому он считал себя дома под Куполом на Эритро. Очертания собственного внутреннего облика, как полагал Генарр, отвечали примитивным геометрическим очертаниям Купола.
Но что-то подумает об этом Эугения Инсигна? (Она взяла девичью фамилию – это его, пожалуй, обрадовало.) Если Эугения осталась такой, какой он ее помнил, то она по-прежнему взбалмошна и непредсказуема – что довольно странно для астронома. Переменилась ли она? Меняются ли в людях их основные черты? Не ожесточило ли ее дезертирство Крайла Фишера, не согнуло ли…
Генарр почесал висок – там, где седина была особенно заметна – и подумал: всякие рассуждения на подобные темы бесполезны, на них только попусту расходуешь время. Скоро он сам увидит Эугению – Генарр уже распорядился, чтобы ее сразу же с места посадки привезли сюда.
Или лучше встретить ее самому?
Нет! Он уже дюжину раз повторял себе это. Нельзя проявлять поспешность, иначе он потеряет лицо.
И тут Генарр подумал, что подобные соображения неуместны. Зачем ставить ее в неловкое положение? Она может снова увидеть в нем прежнего неловкого и простодушного обожателя, покорно отступившего перед рослым задумчивым землянином. После знакомства с Крайлом Эугения ни разу не встречалась с Генарром – и не хотела встречаться.
Генарр вновь прокрутил послание Януса Питта – тот был сух и краток, как обычно, он словно излучал властность, не допускавшую не только возражений, но и мысли о них.
Только сейчас он заметил, что о дочери Питт говорил с большим чувством, чем о матери. В особенности он подчеркивал, что дочь выказала глубокий интерес к Эритро и чтобы ей не препятствовали, если она пожелает исследовать ее поверхность.
Что все это значит?
26И вот Эугения наконец перед ним. На четырнадцать лет старше, чем во время Исхода. И на двадцать, чем в те дни, еще до знакомства с Крайлом… Тогда они, помнится, ходили на фермы «С» – туда, где тяготение было поменьше. Как она смеялась, когда он попробовал сделать перед нею сальто, но перестарался и упал на живот! Он легко мог что-нибудь повредить себе, потому что хотя все там становился меньше, но масса и инерция тела сохранялись. Просто повезло: большего унижения, чем это, ему тогда не пришлось испытать.
Конечно, Эугения стала старше, но все-таки не расплылась, и волосы ее короткие, прямые – незамысловатая прическа, – остались темно-каштановыми.
Эугения только сделала шаг к Генарру, а он уже почувствовал, как заторопилось в груди сердце-предатель. Она протянула вперед обе руки, и он взял их.
– Сивер, – сказала Эугения. – Я тебя предала, и мне стыдно.
– Предала, Эугения? О чем ты?
Что значат эти слова? Уж не о своем ли замужестве она говорит?
– Мне следовало бы каждый день вспоминать о тебе, – ответила она. – Я должна была бы писать тебе, сообщать новости, просто напроситься в гости.
– И вместо этого ты ни разу не вспомнила обо мне!
– Не думай обо мне плохо. Я все время о тебе вспоминала. Правда-правда, я о тебе всегда помнила, даже не думай. Просто все мои мысли так и не вызвали не одного поступка.
Генарр кивнул. Что тут скажешь?
– Я знаю, ты все время была занята, – проговорил он. – Ну и я тоже… с глаз долой, сама знаешь, – из сердца вон.
– Не из сердца. А ты совсем не переменился, Сивер.
– Ну вот, значит, если в двадцать лет выглядишь взрослым, это не так уж плохо. А ты, Эугения, почти не изменилась. Ни чуточки не постарела, разве что несколько морщинок появилось. Просто нет слов.
– Вижу, ты по-прежнему ругаешь себя в расчете на женское милосердие. Все как прежде.
– А где твоя дочь, Эугения? Мне сказали, что она будет с тобой.
– Придет. Не волнуйся. В ее представлении Эритро – истинный рай, только я не могу понять, почему она так решила. Она пошла в нашу квартиру, чтобы прибрать и распаковать вещи. Такая уж она у меня девушка. Серьезная, ответственная, практичная, исполнительная. Именно те качества, которые не вызывают любви, – так, кажется, говорил кто-то.
Генарр расхохотался.
– Знакомые качества. Если бы ты только знала, сколько трудов я положил, чтобы обзавестись каким-нибудь очаровательным пороком. И всегда напрасно.
– Ну, мы стареем, и я уже начинаю подозревать, что с возрастом унылые добродетели кажутся более нужными, чем обворожительные пороки. Но почему же ты, Сивер, так и застрял на Эритро? Я понимаю, нужно, чтобы в Куполе кто-то распоряжался – но ведь на Роторе не ты один мог бы справиться с такой работой.
– Мне хотелось бы, чтобы ты в этом ошиблась, – ответил Генарр. – Я люблю жить здесь и на Роторе бываю лишь во время отпусков.
– И ни разу не зашел ко мне.
– Если у меня отпуск, это не значит, что и у тебя тоже. Наверно, у тебя всегда было дел куда больше, чем у меня, особенно после открытия Немезиды. Однако я разочарован; мне хотелось увидеть твою дочь.
– Увидишь. Ее зовут Марленой. В сердце-то моем она Молли, но она слышать не хочет этого имени. Ей пятнадцать, она стала совершенно несносной и требует, чтобы ее звали Марленой. Но вы встретитесь, не волнуйся. Просто я не хотела, чтобы она присутствовала при нашей первой встрече. Разве можно было при ней вспомнить прошлое?
