Френсис Уилсон - Застава
- Да, - сказал он, понижая голос. - Я хочу, чтобы именно так они и подумали. Но на самом деле в горах у тебя будет шанс сбежать из этой страны! Ты приедешь со мной на перевал, а потом при первой же возможности убежишь и спрячешься где-нибудь в долине.
- Нет, папа! Даже не думай об этом.
- Послушай меня! - Он зашептал ей прямо в ухо. - Такого случая может больше и не представиться. Мы ведь часто бывали в Альпах. Ты хорошо знаешь эти места. А уже наступает лето, и ты сможешь довольно долго скрываться там, а позже уйдешь на юг.
- Но куда?
- Не знаю; все равно куда! Просто надо убираться из этой страны. И вообще из Европы! Поезжай в Америку, в Турцию, в Азию!.. Куда угодно, только уезжай!
- Да уж, представляю себе: женщина путешествует одна в военное время... - Магда старалась говорить без иронии; ей не хотелось, чтобы голос звучал насмешливо. Просто отец слишком напуган и не отдает отчета в своих словах. - И ты серьезно считаешь, что мне удастся далеко уйти?
- Но ты должна попробовать! - У него затряслись губы.
- Папа, что с тобой?
Он долго не отвечал и смотрел в окно, а когда снова заговорил, его было еле слышно.
- С нами все кончено... Они собираются стереть нас с лица земли.
- Кого?
- Нас - евреев! В Европе для нас нет больше места. Так, может быть, где-то в других краях...
- Да не будь ты таким...
- Но это же правда! Только что капитулировала Греция... Ты понимаешь, что с тех пор, как полтора года назад они напали на Польшу, у них не было ни одного поражения? Никто не смог противостоять им дольше шести недель! И ничто их не остановит... А тот маньяк, который ими руководит, явно задался целью извести нас по всей земле. Ты слышала о том, что творится в Польше? скоро так будет везде! Конец румынских евреев не за горами; он немного задержался только из-за того, что предатель Антонеску и Железная Гвардия никак не перегрызут друг другу горло. Но, похоже, за последнее время они как-то уладили свои разногласия, так что ждать осталось самую малость.
- Нет, папа, ты не прав, - завертела головой Магда. Ее пугали такие слова. - Румынский народ не допустит этого.
Отец повернулся к ней с болезненной гримасой на лице. Глаза его нервно сверкали.
- Не допустит? Да ты посмотри на нас! Вспомни, что с нами уже случилось! Разве кто-нибудь протестовал, когда правительство начало "румынизацию" всей принадлежавшей евреям собственности? А когда меня выгнали из университета - помог мне хоть кто-нибудь из моих коллег, этих "верных и преданных" друзей юности? Ни один. НИ ОДИН! А хоть один из них заглянул ко мне с тех пор посмотреть, как я живу? - Голос у него дрожал. Ни один.
Он отвернулся к окну и надолго замолчал. Магда хотела сказать что-нибудь, как-то утешить его, но не могла найти слов. Она знала, что сейчас на щеках отца появились бы слезы, если бы не болезнь, из-за которой даже слезы не могли больше рождаться в его организме. Когда профессор снова заговорил, голос его обрел прежнюю твердость, но глаза продолжали безучастно следить за мелькающим за окном деревенским пейзажем.
- А теперь мы едем на этом поезде под охраной румынских фашистов, которые скоро передадут нас в руки своих немецких "коллег". Неужели ты до сих пор не видишь, что с нами все кончено?..
Магда молча смотрела ему в затылок. Какой он стал циничный и резкий!.. А почему бы и нет, собственно говоря?.. Болезнь постепенно скручивала все его тело, уродовала пальцы, превращала кожу в пергамент, иссушала глаза и рот, так что ему уже было мучительно больно глотать... Что же касается его карьеры, то, несмотря на репутацию непревзойденного специалиста по румынскому фольклору, его - крупнейшего ученого и заместителя декана исторического факультета - беспардонно выставили за дверь. Конечно, это объяснили тем, что слабость здоровья не позволяет ему больше работать; но отец знал - все случилось только из-за того, что он еврей. Поэтому его просто выкинули, как ненужный мусор.
Итак, здоровье день ото дня ухудшалось; возможности заниматься румынской историей - тем, в чем он видел весь смысл своей жизни - его лишили; а теперь вот увозят из дома... И над всем этим стоит знание, что машина, призванная уничтожить его народ, уже запущена и набирает ход во многих и многих странах. А скоро дойдет очередь и до Румынии.
"Конечно, он будет резким, - думала Магда. - И имеет на это полное право... Но и я тоже! Ведь это мой народ, моя история - и все это они хотят уничтожить. А если так, то им придется уничтожить и меня..."
Нет, только не это! Такого просто не может быть. Никто не посмеет отнять у нее жизнь. В это она не могла поверить.
Но они разрушили уже столько ее надежд!.. Ведь теперь она всего лишь сиделка и личный секретарь у своего никому больше не нужного отца. Видно, их время и правда кончилось. И лучшим доказательством этому был отказ ее издателя.
На сердце у Магды стало невыносимо тяжело. Еще одиннадцать лет назад, когда умерла ее мать, она впервые поняла, как трудно женщине одной в этом мире. Тяжело тем, кто замужем, но еще тяжелей быть одной, когда нет рядом человека, на которого всегда можно опереться. А прожить в одиночку вдали от дома порядочной девушке и вовсе теперь невозможно. Так что, если ты замужем, надо сидеть возле мужа, а если нет - значит, твои дела совсем плохи. Но если ты к тому же еще и еврейка...
Магда окинула быстрым взглядом двоих конвоиров.
"Ну почему они лишают меня возможности оставить свой след в этом мире?.. Не бог весть какой след, совсем крошечный. Мой сборник песен... Он никогда не будет известным и популярным, но, может быть, лет через сто кто-то найдет его и захочет что-нибудь сыграть оттуда... А когда песня кончится, он закроет книгу, увидит на ней мое имя - и я снова оживу. А он узнает, что жила когда-то на свете девушка по имени Магда Куза".
Она тяжело вздохнула. Нет, все-таки еще не время сдаваться. Конечно, все идет плохо и, наверное, пойдет еще хуже, но борьба пока не закончена. И никогда не закончится, покуда жива надежда.
Хотя она знала, что одной надежды здесь недостаточно. Должно быть что-то еще, нечто большее, но что именно, она не могла сказать. Однако без надежды все теряло свой смысл.
Поезд как раз проезжал мимо поставленных полукругом ярко раскрашенных кибиток, возле которых дымился большой костер. Изучая румынский фольклор, профессор стал большим другом цыган и узнал от них много такого, что раньше передавалось в их народе из поколения в поколение только лишь на словах.
- Посмотри! - воскликнула она, надеясь, что эта картина хоть немного встряхнет его - он ведь так любил этих людей. - Цыгане!
- Вижу, - ответил отец безо всякого оживления в голосе. - Попрощайся с ними, потому что и они обречены точно так же, как мы.
