Джордж Р. Р. Мартин - Бегство охотника
— Что значит «курить»? — поинтересовался Маннек.
Рамон вздохнул. Если ему не казалось, что он разговаривает с иностранцем, так только потому, что это больше напоминало разговор с безмозглым дитятей.
Он попытался объяснить инопланетянину, что такое сигарета. Маннек брезгливо сморщил хобот еще прежде, чем Рамон договорил.
— Я не постигаю функции курения, — заявил Маннек. — Функция легких состоит в насыщении тела окислителем. Разве заполнение продуктами сгорания растительных материалов не мешает этой функции? Каково вообще назначение курения?
— Курение дарит нам рак, — ответил Рамон, изо всех сил сдерживая ухмылку. Очень уж серьезным казался инопланетянин, очень озадаченным — просто грех было не позабавиться немного.
— А! А что такое «рак»?
Рамон объяснил.
— Но это ойбр! — с тревогой заявил Маннек. — Твоя функция — найти человека, и тебе не разрешается делать ничего, что способно помешать этому назначению. Не пытайся помешать мне, приобретая рак!
Рамон хихикнул, а потом, не в силах больше сдерживаться, расхохотался. Одна волна безудержного веселья накатывала на другую, и очень скоро он стоял, согнувшись, держась за бок, но продолжая содрогаться от смеха. Маннек шагнул ближе, и хохолок из перьев его топорщился так, будто он — на взгляд Рамона, во всяком случае, — собирался спросить еще что-то — ни дать ни взять ребенок, пытающийся дознаться у родителей, что такого он сказал, заставив их потешаться.
— У тебя припадок? — поинтересовался Маннек.
Это было уже слишком. Рамон взвыл и согнулся вдвое, притаптывая и восхищенно тыча пальцем в инопланетянина. Он не мог выдавить из себя ни слова. Совершеннейшая абсурдность ситуации и чудовищное напряжение, сковывавшее его последние два дня, только усиливали комический эффект от замешательства этого чудища. Рамон ничего не мог с собой поделать. Инопланетянин неуверенно топтался на месте. Понемногу приступ смеха слабел, и в конце концов отпустил; Рамон, вконец обессиленный, вытянулся на земле.
— Тебе нехорошо? — спросил Маннек.
— Со мной все в порядке, — прохрипел Рамон. — В полном порядке. Это ты смешон, как не знаю что.
— Я не понимаю.
— Нет, нет! Конечно, не понимаешь! Это-то и смешно! Ты смешной, как не знаю что, унылый мелкий бес.
Маннек смотрел на него без малейшего намека на улыбку.
— Тебе повезло, что я не в подключении, — заявил он. — Будь так, мы бы немедленно уничтожили тебя и запустили бы дупликацию заново, поскольку подобные припадки являются проявлением дефектности организма. Почему ты подвергся этому припадку? Это симптом рака?
— Идиот, — прохрипел Рамон. — Cabron. Я просто смеялся.
— Объясни мне, что значит «смеяться». Я не постигаю этой функции.
Рамон попытался найти объяснение, которое инопланетянин мог бы понять.
— Смех — хорошая вещь, — слабым голосом произнес он. — Приятная. Человек, не умеющий смеяться, — ничто. Это часть нашей функции.
— Это не так, — возразил Маннек. — Смех останавливает течение. Он мешает верной функции, воздействуя на нее.
— От смеха я чувствую себя лучше, — настаивал Рамон. — А когда я чувствую себя хорошо, я лучше функционирую. Это вроде пищи, понимаешь?
— Это неверная информация. Пища обеспечивает тело энергией. Смех не делает этого.
— Это энергия другого типа. Когда что-то смешно, я смеюсь.
— Объясни, что значит «смешно».
Он подумал немного, потом вспомнил анекдот, который слышал, когда в последний раз летал в Собачку. Его рассказал Элой Чавес, когда они выпивали там вдвоем.
— Ладно, слушай, чудище, — сказал он. — Я расскажу тебе смешную историю.
Рассказ получился так себе. Маннек то и дело перебивал его вопросами, требовал объяснения то одного, то другого понятия — до тех пор, пока Рамон не выдержал.
— Сукин ты сын, — раздраженно буркнул он. — В рассказе не останется ничего смешного, если ты не заткнешься и не дашь мне рассказать его до конца! Ты своими вопросами все портишь.
— Почему инцидент становится от этого менее смешным? — не понял Маннек.
— Не бери в голову, — сказал Рамон. — Просто слушай.
Инопланетянин не говорил больше ничего, и на этот раз Рамону удалось рассказать анекдот с начала до конца, но когда он закончил, Маннек подергал хоботом и уставился на него своими лишенными выражения оранжевыми глазами.
— Теперь тебе положено смеяться, — сказал ему Рамон. — Это очень смешная история.
— Почему этот инцидент смешной? — спросил тот. — Человек, о котором ты говорил, получил инструкции спариться с самкой своего вида и убить крупного хищника. Если его таткройд состоял в этом, он его не исполнил. Почему он вместо этого спарился с хищником? Или он был ойбр? Хищник ранил его, а мог убить. Разве он не понимал, что его действия могли привести к такому результату? Он вел себя весьма противоречиво.
— Но именно поэтому история и смешна! Ты что, не понял? Он же трахнул чупакабру!
— Да, это я постиг, — кивнул Маннек. — Разве эта история не была бы более «смешная», если бы человек выполнил свою функцию так, как его инструктировали?
— Нет, нет, да нет же! Это было бы вовсе не смешно! — Рамон покосился на сидевшего огромным унылым пнем инопланетянина, на его непроницаемо-серьезное лицо — и не смог удержаться от нового приступа смеха.
И тут его пронзила боль — всепоглощающая, парализующая, унизительная боль. Она продолжалась дольше, чем в прошлый раз — по крайней мере так ему показалось. Когда она наконец прекратилась, Рамон лежал, свернувшись калачиком, вцепившись обеими руками в сахаил, пульсировавший в такт его сердцебиению. К стыду своему он обнаружил, что плачет — как собака, которую ударили ни за что ни про что. Маннек, безмолвный, непроницаемый возвышался над ним, и в это мгновение он казался Рамону воплощением абсолютного зла.
— За что? — выкрикнул Рамон и сам устыдился того, как дрогнул его голос. — За что? Я же ничего не сделал?
— Ты угрожаешь приобрести рак, чтобы избежать осуществления нашего назначения. Ты впадаешь в припадки, которые нарушают твое функционирование. Ты получаешь удовольствие от противоречий. Ты получаешь удовольствие от неудач в процессе интеграции. Это ойбр. Любые признаки ойбр будут караться подобным образом.
— Я смеялся, — прошептал Рамон. — Я всего лишь смеялся!
— Всякий смех будет караться подобным образом.
Рамон испытал приступ дурноты. Он забыл. Он снова забыл, что эта тварь на другом конце поводка — не просто человек причудливой внешности. Что разум за этими оранжевыми глазами — вовсе не человеческий разум. Как-то очень легко это забывалось — и это было опасно.
