Филип Дик - Бегущий по лезвию бритвы
«Лежит у меня на ладони, как лягушка, поднятая со дна пруда. Но эта лягушка непростая: она меняет форму, становится то куском глины, то камнем, то кристаллом. Возвращается к неживой первооснове.
Металл добыт из земли, — рассуждал он. — Из царства тьмы, царства духов и сырых, темных пещер. Из мира Инь в его самом буквальном смысле. Мира трупов, гниения и распада. Из мира вечного постоянства, из времени-которое-было».
Серебряный треугольник сверкал в солнечных лучах. Не сырой, не тусклый, не изъеденный временем, но пульсирующий жизнью и светом, почти неземной. Как и полагалось произведению искусства. Он принадлежал царству Неба, миру Ян. Да, это дело рук Художника, взявшего из темных, холодных недр минерал и превратившего его в сияющую частицу неба.
Превратить мертвое в живое. Заставить труп сверкать красками жизни. Прошлое подчинить будущему.
«Кому ты принадлежишь? — спросил Тагоми серебряный треугольник — Мертвому темному Иню или живому яркому Яну?»
Треугольник слепил его радужными лучами. Тагоми прищурился; с этого момента он видел только игру света.
«Тело — Инь, душа — Ян. Металл и свет, внешнее и внутреннее, микрокосм на моей ладони. Может, он скрывает тайну пространства? Тайну вознесения на небеса? Или времени? Светоносного изменчивого мира? Да! Вот оно! Эта вещь раскрыла свою душу: свет. Мое внимание поглощено — я не в силах оторвать взгляд. Этот блеск завораживает…
Теперь, когда ты поймала меня, поговори со мной, — попросил он. — Я хочу услышать твой голос, исходящий из чистого яркого света, который мы ожидаем встретить только после смерти, в мире, описанном „Бардо Тходол“ — „Книгой Мертвых“. Но я не хочу ждать смерти, распада моей личности. Не хочу скитаться в поисках нового материнского лона. Грозные и мирные божества, мы будем обходить вас. И мягкий дымный свет. И совокупляющиеся пары. Все, кроме чистого, яркого света. Я готов без страха устремиться к нему.
Я чувствую манящие меня горячие ветры кармы. И все-таки остаюсь на месте. Мне было дано знание Великого Освобождения, я и не зажмурюсь, не кинусь прочь от невыносимо слепящего света, ибо если это сделаю, я снова войду в круг сансары, не зная свободы, не ведая отдыха. Вуаль майи падет снова, если я…»
Свет исчез. Тень заслонила солнце.
Он держал в руке обыкновенный серебряный треугольник.
Тагоми поднял глаза: возле скамейки, улыбаясь, стоял высокий полицейский, почему-то в синей форме.
— В чем дело? — недовольно спросил Тагоми.
— Ни в чем. Я просто смотрел, как вы возились с безделушкой.
— Безделушка? — глухо переспросил Тагоми. — Нет, вы ошибаетесь.
— Почему ошибаюсь? У моего сынишки полно таких игрушек.
Полицейский пожал плечами и двинулся дальше.
«Отнят мой шанс на нирвану, — с внезапной яростью подумал Тагоми. — Отнят белым неандертальцем-янки. Этот недочеловек решил, будто я забавляюсь детской игрушкой!»
Поднявшись со скамейки, он сделал несколько неуверенных шагов. «Дикие, необузданные страсти бушуют в моей груди. Необходимо успокоиться. Избавиться от недостойных меня расистских, шовинистических мыслей.
Двигайся, — внушал он себе. — Катарсис в движении».
Он вышел за ограду парка на Керни-стрит. Шумный поток транспорта. Тагоми остановился у края тротуара.
«Ни одного велотакси. Когда надо, их ни за что не поймаешь». Тагоми присоединился к толпе пешеходов.
«Боже, что это?!» Он замер, уставившись на чудовищную бесформенную громаду, нависавшую над крышами зданий.
— Что это? — повернулся он к прохожему, указывая на сооружение.
— Это? Эмбаркадеро, многопутная дорога. Жутковато, правда? Многие говорят, что она паршиво смотрится.
— Никогда ее раньше не видел.
— Вам повезло, — хмыкнул прохожий и пошел дальше.
«Безумный сон, — подумал Тагоми. — Надо проснуться. Куда подевались велотакси?» Он пошел быстрее. Все вокруг имело блеклый, могильный оттенок. Серые дома, запах гари, усталые, помятые лица. И ни одного велотакси. Только машины и автобусы. Автомобили, как огромные чудовища, все незнакомых моделей. Он старался не замечать их — смотрел только вперед. «Нарушение зрительного восприятия в обостренной форме. Утрачено чувство пространства — даже линия горизонта искажена, размыта. Это похоже на астигматизм. Нужно передохнуть. Вот и закусочная».
Тагоми распахнул деревянные створки дверей. Внутри одни белые. Запах кофе. В углу надрывается музыкальный автомат. Тагоми поморщился и направился к грязной стойке. Все места заняты. Он громко попросил уступить место. Несколько посетителей оглянулись, но никто не шелохнулся!
— Я настаиваю! — громко сказал Тагоми ближайшему белому. Нет, не сказал — крикнул в ухо.
Тот поставил чашку и усмехнулся:
— Ишь ты…
Тагоми огляделся: все смотрели на него с нескрываемой враждебностью. И никто не шевелился. «Словно я уже в бардо. Меня овевают горячие ветры кармы, окружают видения, кто знает, откуда они? Может ли человек вынести такую враждебность? „Книга Мертвых“ предупреждает: после смерти ты будешь видеть других людей, но никто не протянет тебе руку помощи. Ты будешь одинок среди толпы, будешь скитаться в царствах страдания и печали, готовых поглотить твой мятущийся, растерянный дух…» Он поспешно вышел из закусочной. Дверь со скрипом затворилась за его спиной.
Тагоми снова стоял посреди тротуара.
«Где я? Вне своего мира, вне своего пространства и времени? Серебряный треугольник разрушил мою реальность. Меня сорвало с якоря и несет неведомо куда… Перестарался. Хороший урок для меня. Человек пытается вступить в борьбу со своими переживаниями — зачем? Разве он не обречен потеряться в одиночестве, заблудиться без проводника в неведомых мирах?
Это все треугольник. Сознание растворилось настолько, что оказалось возможным появление этой сумеречной страны. Мы воспринимаем мир субъективно, архетипически. Реальное в нашем видении полностью сливается с чем-то подсознательным. Типичный самогипноз. Надо прервать это жуткое скольжение среди теней, заново сосредоточиться и восстановить естественное мировосприятие. Где серебряный треугольник? — Он пошарил в карманах. — Исчез! Остался в парке вместе с портфелем! Катастрофа!» Тагоми бросился обратно в парк. Сонные старики провожали его взглядами. Вот та скамейка, а на ней — портфель. И ни следа треугольника. Тагоми растерянно пошарил глазами вокруг. Вот он! Лежит в траве, там, где он уронил его, разозлившись на полицейского.
Тагоми уселся на скамейку, тяжело дыша после бега.
«Надо сосредоточиться на треугольнике, — сказал он себе, отдышавшись. — Забыть обо всем и считать. До десяти. Потом будоражащий возглас, „Envache!“[68], например.
