Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима
– Крайний справа, – указал я.
Студентка получила свои маленькие деньги, но не отошла от столика. Хотела увидеть, как бабка вскроет билетик и увидит, что ей не досталось ни хрена. Сколько можно? Пусть пролетит. Ишь, у нее квартира в Нью-Йорке! Студентка внимательно следила за тонкими пальцами Конкордии Аристарховны.
Но костенурка не торопилась.
– Вы не будете вскрывать билетик?
– Зачем? – вмешался я. – Там выигрыш. Электрический утюг.
– Да ну! – не поверила студентка. – Как вы можете такое знать?
– Вы забыли? Я обещал электрический утюг Конкордии Аристарховне.
– Конкордии Аристарховне? Ой, да вы что? Это же так революционный броненосец назывался!
Костенурка замерла.
Такого она еще не слышала.
– Да и вы не похожи на волшебника.
Какой-то он мятый, думала студентка, глядя на меня. Спит плохо.
Она так хотела порадоваться предполагаемому пролету, что Конкордия Аристарховна острым лиловым ноготком содрала фольгу.
– Ой, правда!
Студентка обрадовалась.
Но как-то фальшиво обрадовалась.
И я сразу увидел ее возможное будущее.
Красота не всегда спасает. Беременность на третьем курсе... брошенная учеба... самка гиббона, самец гиббона, двое в одной клетке... Конечно, беременности можно избежать, но для этого надо не билетиками спринт-лотереи торговать, а иметь умного, богатого, надежного друга. Таких нынче мало, она это понимала. Да и подруг умные, богатые, надежные мужчины ищут не среди распространителей спринт-лотереи. Набор опций в этом деле всегда невелик.
– Спасибо!
Конкордия Аристарховна улыбнулась.
Но на вечернее чаепитие, на вакантное седьмое место, как я втайне надеялся, не пригласила. К тому же прониклась внезапным корпоративным сочувствием к студентке. Может, та напомнила ей нелегкую комсомольскую юность.
...в нашей юной стране
был каждый счастлив вдвойне.
– Пока выбьешься в люди, локти искусаешь, правда?
– Ага, – подтвердила студентка. – Свои. Чужие не даются.
– Ну, что вы медлите? – посмотрела на меня костенурка. – Раз уж вы так настроены, сделайте подарок девушке.
– Ага! – подтвердила студентка.
Конечно, она не верила нам, но почему старикам не подыграть?
Ах, Рио-Рита!
Старики любят врать.
Так девушка думала про нас.
В нашей юной стране
был каждый счастлив вдвойне.
При этом студентка все равно надеялась на чудо, хотя прекрасно понимала, что второй раз подряд электрический утюг не выпадет. Да и зачем ей утюг? В общаге такая штука всегда найдется. В юной голове, украшенной снаружи красивыми веселыми прядями, металось множество пестрых мыслей. Старики врут, постоянно врут, делать им нечего, но вдруг? Это все, конечно, ерунда, болтовня, бред, но вдруг хорошие туфельки? А? Хорошенькие на стипендию не купишь. Впрочем, какие туфельки в спринт-лотерее? Бонус бы. В отдел дамского белья. Студентка мысленно представила несколько изящных, почти невесомых вещиц, дура, она еще не понимала, что, получив такой подарок, залетит уже на втором курсе. Но чудесные видения так и метались в веселом, взбудораженном мозгу. Торт, например. Она видела такой в кондитерской на углу, килограммов на десять, угарный торт, половину общаги накормить можно.
Или квартира в Москве.
Она даже испугалась. У меня бак потек.
Я посмотрел на студентку. Потом на лотерейные билеты. Она их жадно перемешала. Пальцы у нее были красивые, не хуже, чем у костенурки, только молоденькие и длинные, и на одном царапинка, тоже красивая. А вот маникюр начал расслаиваться. Не то качество. Билеты, лежавшие на столике, были пустые, кроме одного, невзрачного и помятого, лежащего на краю. Его уже не раз отталкивали – именно из-за помятости.
Квартира в Москве. Она, может, и не поедет в Москву, но какие перспективы!
Я уплатил, и пододвинул мятый билет по столику к студентке.
– А почему этот?
– Потому что он с выигрышем.
– Ой, мне его здесь открыть?
– Лучше сделайте это дома.
«А вдруг там пять тысяч рублей?» – мелькнуло в маленькой голове.
Конечно, она не верила. Но гуси кричали в ее голове. И бак потек. Она удалялась, презрительно покачивая удлиненными бедрами, показывая нежную полоску голого незагорелого тела между низким поясом джинсов и светлой кофточкой.
– Она выиграет?
Я кивнул. Конечно.
– А пойдет ей это на пользу?
– А вот чего не знаю, того не знаю.
4
– Тогда я тоже сделаю вам подарок.
– Что вы мне можете подарить? – удивился я.
Я читал ее мысли. Она была уверена, что знает, знает.
Я поскучнел. Они меня достали. Одна знала, как меня зовут, другая знала, где моя тетрадь, третья догадывалась, как мне следует жить. Один я ничего не знал. Разве что мог подсказать, где нам искать профессора Одинца-Левкина, но и об этом ничего не знал.
Ах, Рио-Рита!
Не хотел я думать о Коре.
Чтобы не сойти с ума, следует умерять желания.
Я помахал рукой, чтобы официантка принесла еще чашку кофе.
Костенурка с любопытством рассматривала меня. Как экзотическую бациллу. Не знаю, насколько опасную, но взгляд был сосредоточен. Все ее черные полковники, оливковые советники, красные комсомольцы и нью-йоркские дизайнеры оценивала меня в этот момент. Не думаю, что у кого-то из них я вызывал симпатию.
Выхожу один я из барака,
светит месяц, желтый, как собака,
и стоит меж фонарей и звезд
башня белая – дежурный пост... —
вспомнил я стишок из толстой книжки, переплетенной в веселую оранжевую кожу.
Оранжевый цвет любил Последний атлант. Ему одному я привык верить. В отличие даже от главврача, даже от Коры, даже от капитана милиции Жени Кутасовой, он один никогда не сожалел о потерявшейся тетради и не допытывался, шпион я или просто беглый убийца?
В небе – адмиральская минута,
и ко мне из тверди огневой
выплывает, улыбаясь смутно,
мой товарищ, давний спутник мой...
Последнему атланту нравились такие аллюзии. Он мог представить себя кем угодно, даже лагерником. В отличие даже от доктора Григория Лейбовича, он действительно знал, что когда-то на Земле существовала другая цивилизация.
Он профессор города Берлина,
водовоз, бездарный дровосек,
странноватый, слеповатый, длинный,
очень мне понятный человек...
Никто, кроме Последнего атланта, не хотел простить того, что я возник ниоткуда. Подразумевалось, что если даже меня скачали из Интернета, черт побери, то на хард-диске должен был остаться какой-то след.
