Вячеслав Шторм - Глори и Ко
- Даме? Ты сказал "даме"? - раздалось из-под глухого ведрообразного шлема с ощипанным фиолетовым султаном на макушке. Голос, несмотря на приданную ему металлом гулкость, показался мне чуть ли не детским.
Ах, вот в чем дело! В плаще с капюшоном и мужской дорожной одежде, Глори не слишком-то напоминала даму, если не присматриваться, конечно. Узкие и кривовато прорезанные в шлеме смотровые щели не слишком подходили для пристального рассматривания, но незнакомец решил попытаться. И, похоже, у него получилось. Единорог, почувствовав, что господину наконец-то не до него, благодарно вздохнул и уткнулся носом в траву.
Наконец, после трех минут сопения и наклонов шлема то в одну сторону, то в другую, девушка не выдержала и царственно сбросила капюшон, а потом еще и слегка тряхнула головой, заставив свои густые волосы водопадом заструиться по спине.
- Его королевское Высочество Глорианна Теодора Нахаль-Церберская, принцесса Гройдейлская! - тоном церемониймейстера со стажем провозгласил Бон.
Над полянкой повисло молчание. Через минуту голос из-под шлема поинтересовался:
- То есть как, действительно принцесса? Настоящая?
Глори как могла негодующе (а могла она еще как!) фыркнула.
- Ура! - тоненько взвизгнул рыцарь, сорвал с головы свое ведро и радостно подбросил его вверх. - Наконец-то!
Мы с удивлением переглянулись. "Наконец-то "что"? - было написано даже на мордах драконозавров.
Рыцарь небрежно швырнул шлем арбалетчикам (те его, естественно, не поймали; шлем, естественно, упал на землю; крепление султана, естественно, не выдержало) и спешился.
- Позвольте представиться, господа! Шон Ки Дотт, рыцарь. Для друзей просто сэр Шон.
По моим прикидкам, сэру Шону было никак не больше семнадцати лет, даже если не обращать внимания на писклявый голосок, который тянул от силы на тринадцать. Не старила его и физиономия, весьма густо покрытая подростковыми прыщами, а на подбородке - еще и несколькими порезами: парнишка явно пытался избавиться от несуществующей пока бороды тупой бритвой.
Доспехи юного сэра представляли собой набор составляющих по меньшей мере пяти комплектов, безбожно устаревших еще во времена молодости моего дедушки, но, тем не менее, тщательно начищенных и смазанных. Неплохо для музея или украшения парадной комнаты, но совершенно бесполезно в самой пустячной стычке, особенно если меч и боевой топор, притороченные к седлу ветерана-единорога - их сверстники.
Неизвестно почему, юноша решил, что сопровождать "неподражаемо прекрасную девицу, от чьего сладостного дыхания распускаются нежнейшей красоты цветы, чей смех подобен переливам серебряных молоточков дождя на радуге, чьи глаза вечно будут сниться единожды увидевшему их" и так далее, могут лишь "прославленнейшие и известнейшие рыцари, отрицающие сие и не раскрывающие истинных имен лишь из скромности, либо повинуясь высокому рыцарскому обету". Посему нас с Боном нижайше просили упоминать о "недостойном рыцаре Лохолесья" в беседах со всеми великими рыцарями и государями, а особенно - с сэром Бланшмурмуром Гневным, сэром Мебойном Дивная Ступня, сэром Трамтристом Изольдссоном, сэром Бедулотом Болотным и сэром Амрой Аквилон-Киммерийским, поскольку господа эти - цвет рыцарства, образцы добродетели, перлы кротости, экспонаты доблести и светочи куртуазности, без присутствия которых мир давно бы уже погряз в скверне! Мы, разумеется, согласились, причем Бон, от души развлекаясь, хотел уже закатить ответную речь, столь же пышную и глупую, но после первых сорока слов Изверг укусил за хвост Забияку, тот шарахнулся в сторону и угодил в довольно густые заросли крапивы.
Ума не приложу, что случилось с моим приятелем?..
Прослезившийся даже от начала речи, сэр Шон рассыпался в благодарностях, выхватил свой меч, едва не снеся голову ближайшему из арбалетчиков, и принялся выписывать им в воздухе вензеля - "традиционный рыцарский салют". Опасаясь, как бы он и вправду кого не поранил, я поспешил заговорить:
- Ваше имя, сэр Шон, кажется мне знакомым. Скажите, Вайнил Ки Дотт случайно...
- Это мой родной дядя, сэр Сэд! - восторженно взвизгнул юноша. - Ах, я так счастлив, что столь доблестный муж, как вы, слышал о моем родственнике! А может, вы и знакомы с ним?
- Увы, нет, - помотал головой я, старательно скрывая улыбку. О Вайниле я узнал все от того же Гансена. Как я понял, предок Ки Доттов, весьма богатый и известный сочинитель чудовищно длинных, запутанных и слезливых рыцарских романов в стихах, несколько столетий назад рехнулся на почве измены пятой супруги подряд. Несчастный лирик решил, что лучше ему стать затворником среди зверей лесных, чем жить в мире, наполненном ложью и развратом. Сопровождаемый тремя сыновьями и небольшим штатом наиболее преданных слуг, он отправился прямиком в Лохолесье. Здесь Ки Дотт построил небольшой замок на юго-восточной опушке леса, где вскоре и скончался, завещав сыновьям под страхом отчего проклятия и лишения наследства не покидать "сей чудный и живописный уголок" и брать аналогичную клятву со своих наследников.
Вайнил, если мне не изменяет память, был правнуком то ли второго, то ли третьего из этих самых сыновей и унаследовал от пращура склонность к сочинительству. Сэр Андерс, сдуру согласившись на предложение Ки Дотта пару дней погостить и набраться сил перед продолжением путешествия, смог вырваться из замка лишь на восьмой день. С тех пор, по его собственному уверению, для него не было страшнее ругательства, чем "поэт".
- Надеюсь, ваш глубокоуважаемый дядя в добром здравии? поинтересовался Бон.
- Увы, нет. К несчастью, он скончался этой весной. Инфлюэнция. Бедняга был очень рассеян, - это часто случается с талантливыми и неординарными людьми, - поэтому отправился на прогулку, забыв переодеться. Снег еще не сошел, а его домашние туфли и халат были столь тонки...
- Но он же должен был почувствовать холод! - возмутился парень.
Сэр Шон пожал плечами:
- Как раз в тот момент на него снизошло божественного вдохновение, а в подобном состоянии он забывал обо всем. Когда дядюшка вернулся в замок, уже было поздно. Неделя горячки, и... Утешает одно - его последний сонет просто восхитителен. Постойте, как это там...
Не успели мы и рта раскрыть, как Ки Дотт закатил глаза и начал нараспев декламировать, чуть покачиваясь на месте и подвывая:
Не покидай, моя любовь,
Меня в чащобе молчаливой,
Ведь растревоженная кровь,
Как ручеечек говорливый,
Искристый, трепетно бурливый
Во мне струится вновь и вновь!
О, безрассудная любовь!
Меня в мальчишку превратила,
Меня, как пташечку, пленила,
Смешавши быль, и явь, и новь,
