Валентина Журавлева - Сквозь время. (Сборник)
— Пожалуйста.
— Вы рассказали о своем сне… ну, насчет Волги… Меня интересует один момент. Вы сказали, что не только видели Горький, но слышали в этот момент мелодию. Так вот, какую именно мелодию? Можете вспомнить?
— Конечно. Я еще утром сообразил. Это была Балакиревская увертюра на темы трех русских песен.
— Балакирев? — Трах недоверчиво посмотрел на меня. — Ах, Балакирев! Конечно, конечно…
Он встал и, не прощаясь, направился к двери, что-то насвистывая на ходу.
— Николай Андреевич, — окрикнул я его. — у вас не найдется что-нибудь почитать о снах и сновидениях?
Трах повернулся, хитровато посмотрел на меня.
— Найдется, сейчас принесу.
Через полчаса, лежа в кровати, я перелистывал популярную брошюру. К сожалению, узнал я немногое.
Днем, когда человек бодрствует, кора головного мозга находится в состоянии возбуждения. Это возбуждение, однако, не охватывает всю кору- оно ограничивается отдельными очагами, расположенными вперемежку с очагами торможения. Получается нечто вроде “мозаики” действующих и бездействующих участков. “Мозаика” подвижна: в зависимости от нашей деятельности возбуждаются попеременно то одни, то другие участки коры.
Во время сна динамическая мозаика сменяется устойчивым торможением всей коры головного мозга. Торможение возникает первоначально в одном каком-нибудь участке, а потом уже распространяется — “иррадиирует” — на соседние. Как вода при наводнении заливает все низменные места, так и торможение охватывает кору больших полушарий, оставляя только маленькие островки. Эти островки — “центры сна”. Они продолжают бесконтрольно работать, вызывая фантастические и нелепые сновидения.
На этом я прекратил изучение брошюры. В ней явно чего-то не хватало. Ведь мои сновидения не были ни фантастическими, ни нелепыми. Чем же их следовало объяснить?..
Заснул я мгновенно. На этот раз я не ставил будильник. Но утром какой-то внутренний толчок разбудил меня. Я успел заметить время — семь часов, — и сейчас же снова погрузился в сон.
…Видение возникло из темноты и первые мгновения было скрыто серой дымкой. Потом выплыл краешек солнечного диска, и я увидел море, горы, покрытые соснами и буком. Какой-то голос подсказал: “Ты видишь восход солнца с вершины Ай-Петри”.
Южный берег Крыма! Я жадно рассматривал виноградники, парки, сады, белые корпуса санаториев…
Дрогнув, видение изменилось. Теперь вокруг меня были огненные цветы канн, темная хвоя, пушистые мимозы, веерообразные кроны пальм, подстриженные шапки лавра. В просветах зелени мелькнули знакомые контуры белых зданий, и я понял: “Ялта”.
Тотчас же неведомая сила подхватила меня и, вызывая странное ощущение полета, повлекла куда-то вверх. Далеко внизу осталась Ялта, и я увидел с высоты птичьего полета Гурзуф, Алушту, Судак.
Я опускался и вновь поднимался. Внизу проплывали санатории, пляжи, набережные… С улиц Гурзуфа я любовался Медведь-горой, в Судаке видел развалины средневековой генуэзской крепости…
А сон продолжался, и таинственная сила несла меня над крымским побережьем…
Потом все исчезло. Я видел только цветущую акацию, купался в море белых лепестков, полной грудью вдыхая их пряный запах…
Проснувшись, я не сразу обратил внимание на часы, а когда посмотрел на них, было уже пять минут восьмого. Как и в первых случаях, сон продолжался едва ли больше одной–двух минут. Бодрость и какое-то необычайно светлое настроение, возникшее в последние мгновения сна, так и остались у меня на весь день.
Трах встретил меня вопросом:
— Ну, какой сон мне придется разгадывать сегодня?
Я ответил коротко:
— Крым.
Он громко расхохотался, взмахивая длинными руками.
— А вы умеете устраиваться! Отличный сон! Ну-ка, расскажите.
Стараясь говорить безразлично веселым голосом, я начал рассказ. Когда я упомянул о развалинах генуэзской крепости, Трах присвистнул и бесцеремонно прервал меня:
— Ха! Я могу отгадать, что вы видели дальше.
— Попробуйте.
— Вы увидели Карадагские горы, увидели, как прибрежный хребет круто обрывается в море, увидели знаменитые скалы: “Сфинкса”, “Льва”, “Ивана-разбойника”, увидели созданные ветром и водой Карадагские ворота…
Я вскочил.
— Откуда вы это знаете?
Трах рассмеялся мне в лицо.
— Откуда? Да ведь это обычный туристский маршрут. Традиционнейший из традиционных! Вам угодно меня разыгрывать.
— Даю честное слово, что я видел этот сон, — отчеканил я, начиная злиться.
Трах перестал смеяться.
— Видели? — он исподлобья взглянул на меня. — Ну, успокойтесь, верю… Но вы же бывали в Крыму — вот и вспомнилось, приснилось.
— Я был в Ялте, Гурзуфе и Алуште, но Судака и Карадагских гор я не видел.
— Вы могли их видеть в кино, могли, наконец, видеть на фотографии.
Это была дельная мысль. Я неуверенно возразил:
— Что-то не помню таких случаев.
— Глупости! — не очень вежливо ответил Трах. — Вы просто забыли. Французский ученый Деляж однажды увидел во сне, что у него в доме на лестнице вместо одного украшения — стеклянного шара — поставлено другое — медная еловая шишка. Проснувшись, он пошел на лестницу и действительно обнаружил медную шишку. Чудеса? Отнюдь. Украшение сменили тремя днями раньше, но Деляж, занятый своими мыслями, не обратил на это никакого внимания. Только зрение — оно работает автоматически — передало новое изображение в мозг. Во время сна это изображение и всплыло. Так и у вас: где-то вы все-таки видели Карадагские горы.
Спорить было бесполезно.
— Скажите, — спросил я, — а вам не снятся сны?
Лицо Траха изобразило ужас.
— Мне? Что вы! Я не люблю спать и никогда не вижу снов.
— Не любите спать? — переспросил я.
— Ненавижу!
Совершился один из тех мгновенных переходов, которые так удивляли меня в моем соседе. Прекратилось паясничанье, он говорил теперь серьезно и взволнованно. Глаза поблескивали за стеклами очков, излучая ум, энергию, волю.
— Ненавижу! Ненавижу сон! Мы спим восемь часов в сутки — это же треть жизни! Двадцать лет из шестидесяти. Двадцать лет! Вдумайтесь в эту цифру. Что перед ней те жалкие годы заключения, к которым приговаривают преступников! Все человечество приговорено проводить одну треть своей жизни во сне, в небытии. На земле живет свыше двух миллиардов людей, и каждый из них в среднем восемь часов проводит во сне. Шестнадцать миллиардов человеко-часов! Сколько это неоткрытого, неизобретенного, неузнанного, непрожитого… Даже самые свирепые эпидемии, самые ужасные болезни обходятся человечеству в сотни раз дешевле… Да, люди платят дань непокоренной еще природе, огромную дань — треть жизни. И эта дань собирается с неумолимой жестокостью. Человек может месяц прожить без пищи, десять дней — без воды и только пять — без сна. Тот, кто хотя бы на час безболезненно уменьшит людям норму сна, окажет человечеству величайшее благодеяние…
