Лилия Баимбетова - Планета-мечта
— Сейчас, — сказал он хрипло, — сейчас…
— Ничего, — сказала я, — Отдохни.
Он кивнул и снова замер. Я смотрела на него и вдруг подумала, что он удивительно похож на индейца со старых картин, изображающих времена покорения Америки. В одеяле на плечах, с такими черными волосами, в лесу.
В лагерь мы пришли к вечеру. Проводник вернул мне одеяло и молча прошел мимо меня, направляясь в лес.
— Спасибо, что проводил меня, — крикнула я ему вслед. Он даже не обернулся. В лагере все по-прежнему.
…небо молочное, ближе к горизонту сине-сероватое, кое-где присутствует размытый розовый цвет, а с запада на этом молочном фоне неподвижно висят синеватые размытые клочья облаков — необычное зрелище. Дым от костра поднимается метра на два и уходит в сторону, стелется по кустам и верхушкам деревьев и сливается, в конце концов, с молочным небом. Небо это так нежно и розовато-серо, что вместо глади и глубины кажется объемным, выпуклым; а в самом зените стоит еще синь и голубизна. Воздух холодеет, но он все еще влажен и душен. В нем чувствуется сырость, словно после дождя, но дождя не было и нет. Трава почти и не пахнет, или это я так притерпелась? Здесь водятся какие-то мелкие надоедливые комары, после укусов которых укушенное место припухает и краснеет. От комаров этих нет спасения. Часвет, отмахиваясь, заговорил было о гамма-излучателях, но скоро замолк. То ли вспомнил, что они здесь запрещены, то ли то, что они на комаров не действуют.
Право, порой я жалею, что не умею рисовать. Не то чтобы меня тянуло таким образом выразить свою любовь к этим местам, нет, просто иные пейзажи так и просятся на холст. Это небо, например, все эти неяркие, размытые, акварельные полутона.
Ветер, видно, был, а теперь затих совсем. Дым лишь поднимается над костром и расплывается в воздухе. Как душен и неподвижен воздух. А все же немного похолодало, хотя все еще тепло.
Где-то стрекочет сорока, да не одна! Растрещались на весь лес. А вот и они. Нет, не они, стрекочут в другом месте. Пролетели две большие птицы, неторопливые и черные в молочном небе. Я уж думала, это они трещали, а тут застрекотали внизу, в лесу.
Так влажно, что словно сгущается туман. У метеорологов есть такое, это Часвет мне сказал, у них есть деление по видимости: дымка, мгла, туман. Это зависит от количества примесей в воздухе, и от водяного пара тоже. То, что сейчас, я назвала бы дымкой. Здесь, в лесу, не понять, но на открытых пространствах она, наверняка, затрудняет видимость.
…Михаил Александрович подошел ко мне и стал расспрашивать об угрюмчиках. Я очень смеялась, рассказывая ему об этом народце. Потом я спросила у Каверина о тех слухах, которые ходят про Кэррона. Михаил Александрович помрачнел и начал рассказывать. Слухи действительно ходят, да еще какие. По мнению Каверина, здесь зарождается некая новая религия, очень похожая на религию Света. Насколько я помню, религия Света некогда была очень популярна, но во время войны людей и нелюдей служителей Света активно истребляли и та, и другая сторона. Теперь эта религия сохранилась на южном континенте и в отдельных областях на юге этого континента, но в Поозерье, некогда бывшего центром религии Света, ее уже и следа не осталось.
— Так вот, Кристина, — говорил Михаил Александрович, — представьте себе религию Света, но только предусматривающую и другую сторону. Не только добро, но и зло. Не только свет, но и тьма. Догмы все старые, вы знаете, на южном материке есть еще Храмы Света, но теперь здесь ходят люди, которые проповедуют не только любовь к Свету, но и борьбу с Тьмой.
— А Тьма — это нелюди?
— Нет, в основном, только вороны…. Их происхождение и все прочее. Вы так и не сказали мне, кстати говоря, вы сами-то верите в это?
— В их инопланетное происхождение? Знаете, когда речь идет о воронах, я готова во все поверить.
— Даже в то, что Царь-ворон — это некий князь Зла?
— Значит, так теперь говорят?
— Вы знали его? — спросил Каверин вместо ответа.
— Да, — сказала я, — Довольно недолго, но я его знала. Я горюю о его гибели.
Михаил Александрович кивнул.
— Я видел его только однажды, — сказал он, — По-моему, я единственный, кто вообще его видел из сотрудников миссии….
— Странно, — сказала я, перебивая его, — Не может быть. Разве Кэррон не появлялся в миссии?
— Нет. Вороны бывали. Дрого, Торион, Родр, еще многие. Царь-ворон вообще не появлялся на людях все эти десять лет, пока я здесь. Я слышал, раньше он часто бывал в Альвердене. Среди сотрудников университета ходили слухи о том, что он очень болен, оттого и не показывается на людях.
Во все глаза я смотрела на Каверина.
— Господи, — только и сказала я, — Чем он был болен?
— Возможно, и не был. Это только слухи. И когда я его видел, он не показался мне больным, хотя он был довольно худощав.
— Он всегда был худым, — тихо сказала я.
— Так и мне сказали. Не думаю, что он действительно был болен. Но, так или иначе, а я единственный, кто, кроме вас, может похвастаться этим знакомством.
— И как он вам? — негромко сказала я.
— Приятный, — сказал Михаил Александрович, — Очень спокойный. Обычно вороны так высокомерны, но он совсем другой.
— Был, — сказала я.
— Да, — сказал Михаил Александрович, — Конечно. Вас очень трогает его гибель, да, Кристина?
Наклонив голову, я прислушалась к взрыву хохота, долетевшему от костра. Уже совсем стемнело. Болен! Неужели действительно он был болен чем-то — десять лет? Господи, да что у него за судьба! И почему-то в тот момент я вспомнила Сашу Карпенко, зеленоглазого сумрачного парня, который кончил так, что координаторы вообще молчанием предпочитают обходить это имя. Как много горестей в жизни. Каждый, в кого ни ткни, — сколько боли, горя, страданий выпало на его долю! Описать словами, так не поверят, скажут: надумано, слишком преувеличено. А ведь каждый, каждый, даже люди, которые тихо и мирно живут дома, сколько тайн и боли у них за душой. И еще я думала, что я никак не могу увидеть его лица. Помню только шрам возле уха, помню, что внешне он был типичный ворон, высокий, сухощавый, с тонким смуглым лицом, помню его волосы, чуть не достающие до плеч, черные и мягкие, и пахли они отчего-то сухими листьями, а вот черты его лица куда-то делись из моей памяти. Странно, а Элизу я вижу как наяву. И Ториона. А Кэр….
— Его гибель…. Я думаю не о воронах, я думаю только о нем, — сказала я, неловко пожимая плечами, — Он был…. Он мне нравился, но дело даже не в этом, у меня были друзья в Серых горах и кроме него, но он…. Таких очень мало, Михаил Александрович, — тихо продолжала я, — Кэррон был личностью выдающейся, редкой, его смерть — потеря не только для Алатороа. И он был… очень молод, так молод!
