Елена Грушко - Венки Обимура
-- Леший запутал их,-- пробормотал Белый. Игумен быстро глянул на него и перекрестился. Командир же подозрительно спросил:
-- А тебе откуда знать? Ты при том был, что ли? И чего в чужой разговор мешаешься? Белый опустил взор.
-- Вот и молчи,-- велел Дмитрий Никитич.-- Твое дело иное. Вот от змеиных укусов ты пользуешь первостатейно...
-- Змея хоть и поганая гадина, а умственная, знает, кого и в какое место укусить,-- негромко ответил Белый, поднимая светлые глаза на Дмитрия.
-- Пусть и оказал ты мне подмогу,-- прошептал он,-- а чую я в тебе классового врага!
-- А случалось ли тебе, раб Божий Димитрий, под Рождество Христово в небо глядеть? -- спросил вдруг монах.
-- Ну? -- малость растерялся тот.
-- И что же видел ты на высоком небосводе?
-- Что, что... Небо, черноту ночную--что еще увидишь?
-- В Рождественскую ночь душа праведная может увидеть рай, а грешная -ничего, кроме темного неба, не видит, потому что сама темна. Так и ты -темен, а потому в очах твоих темно. И врагов не там ищешь. Первый враг твои -- ты сам. Да еще вон этот! -- Он небрежно кивнул в сторону притихшего наводчика.
-- Это мой брат по классу! -- горячо воскликнул Дмитрий.
-- Братья твои в чистом полюшке порубаны лежат. А этот "брат" -третьего твоего отца от второй матери седьмой сын! -- отвесил игумен от всей души и отвернулся.
-- Ты, гляжу, воровского табуна старый бугай! -- протянул Дмитрий, опять хватаясь за маузер.-- Ладно... А ну, Еремей, веди к тому подвалу!
Наводчик шмыгнул в боковой коридорчик, Дмитрий -- за ним. Иван же, хоть долг и присяга призывали его следовать за командиром, задержался.
-- Батюшка,-- пробормотал он,-- вы б ему не противоречили. Дмитрий Никитич командир геройский и рубака лихой. Вчера в бою почитай с рассвета до заката сабли не опускал, неровен час, и тут...
-- С рассвета до заката?! -- перебил игумен.-- И ведь не капусту, не лозины своей саблей рубил. Головы с плеч! Не притомилась ли его рученька?
-- Да ведь это он контру крошил, гадов буржуйских! -- задохнулся от возмущения Иван.-- Во имя бедного люда!..
-- "Кто тебе выколол око? -- Брат.-- То-то так и глубоко",-- печально произнес монах.
Иванушка непонимающе взглянул на него и поспешил за командиром. А тот вместе с Еремеем был уже в подвале. Тишина там стояла и темнота. Сияли кое-где светильники по стенам. Но сыростью, спутницей подземелий, здесь и не пахло. Запах был иным -- пыльным, пьянящим, душным, словно от засушенных растений.
Присмотрелся Иванушка. Кругом, в тяжелых шкафах и сундуках, лежали толстые книги.
-- Фу, пылища! -- чихнул Дмитрий Никитич.-- До смерти отравиться можно!
-- Господи! -- невольно воззвал Ваня.-- Книг-то... Неужто у кого хватило мозгов прочесть?! Мозгов поди столько нет, сколь книг!
-- Ты грамотен? -- тихо спросил игумен.
-- А то! Три зимы в школу бегал. А после отдал тятенька за долги мироеду в работники. Однако ж я книжки люблю,-- застенчиво признался Иванушка.-- Особо стихи. Вот, давеча подобрал, когда городок уездный брали.-- Он вынул из-за пазухи небольшую книжечку в бархатном переплете с застежкой-- дамский альбомчик.-- Баловались баре, а слова душевные. Ежели б невесте моей, Наташке, это прочитать, вся душенька у ней пронзилась бы! Как вот научиться этак играть словами, а? -- И, с трудом разбирая вычурный почерк неизвестного стихоплета, Ванюшка восхищенно произнес:
Вы позвольте изумиться
Вашей милой красоте
И откровенно вам открыться
В душевной простоте.
Любя вас, готов на жертвы...
И несу к ногам я вновь
Со смирением душевным
Сердце, пламень и любовь!
Дмитрий Никитич прислушался. В глазах Еремея мелькнула усмешка, он потупился. А Иван упоенно продолжал:
Извините, если стоны
Ваш нарушили покой.
Извините, если волны
Скроют труп мой под рекой...
-- Дитя! -- прервал его печальный голос черяоризца.-- Дитя!.. Это ль о любви и смерти? Послушай! -- И словно бы запел:
Положи меня, как печать, на сердце свое,
как перстень, на руку свою,
ибо крепка, как смерть, любовь,
люта, как преисподняя, ревность;
стрелы ее -- стрелы огненные,
она пламень весьма сильный.
Большие воды не могут потушить любви,
и реки не зальют ее.
Если бы кто давал богатства дома своего за любовь,
то он был бы отвергнут с презрением...
Иванушка робко попросил:
-- Батюшка, вы напишите этот стих мне сюда, в книжечку. Ох, какие слова...
Еремей что-то шепнул растерявшемуся командиру.
-- А и впрямь! -- взбодрился тот.-- Ты ведь Божественного звания. Откуда, старик, такие скоромные словеса знаешь? Все вы таковы, жеребцы долгогривые!
-- А ведь это Библия,-- ответил священник.-- Библию читай, голубь мой!
-- Библию?! -- вскричал Дмитрий Никитич.-- Выкинь, Иван, из головы эту поповскую пропаганду! Слышь? Выкинь сей же миг!
-- Посеянное -- взойдет,-- улыбнулся игумен.
-- Вон какие сети расставляешь? Вон куда манишь?
-- А ты! -- внезапно воскликнул старик в полный голос, и эхо ударило в низкие своды.-- Ты куда ведешь его? -- указал он на Ванюшу.-- За что вы друг другу кровь льете? Во имя какой такой светлой зари?
-- Ну чего пристал? -- окрысился Дубов.-- Я знаю, что белых гадов надо всех до единого в капусту покрошить, а после -- землю поделить поровну, чтоб у всех все было, и все... все...
-- Кто был никем, то станет всем! -- поспешил на помощь Еремей.-- Все по-новому будет. Машины пойдут по полям. Где леса дремучие -- там новые города встанут. Реки вспять повернем, все старье господское переломаем, церкви и монастыри выкорчуем, а на этом месте -- заводы, сплошь заводы могучие!
Священник медленно опустил тяжелые веки.
-- И стихов новых понаскл-адаем! -- не остался в стороне Иван. -Куда-а лучше, чем баре сочиняли. Чтоб как прочитает девка -- так и слезы из глаз. А коли мироед какой, буржуй недорезанный, их послушает -- все, раскаялся бы вчистую и сразу все заводы-фабрики трудовому народу отдал, а сам к станкам встал аль за плуг взялся. А еще... платья барские всем красивым девкам раздадим. И шкафы, столы их и книги -- чтоб у всех в избах хорошо было. И в каждой избе надо птиц завести. Жаворонков иль кенарей. Ох, красота птица кенарь! Нужный в хозяйстве, как корова. От коровы -- молоко, а от птицы -- пение и фантазия.
-- Ох, сынок, сыночек,-- не то вздохнул, не то взрыдал монах.-- Помыслы твои подлинно от облак небесных, но продаешь ты свою светлую, голубиную душеньку злобе черной. Может, заря у вас впереди ясная да чистая, да той ли тропой вы к ней идете, той ли рукой светлые врата отворяете?..
-- ...Ну, оборотень проклятущий! Куси, куси! -- визжал Ерема, прыгая перед волком.
"Спятил! Ума решился!" -- Митрей стоял столбом.
Белая шерсть на загривке волка вздыбилась. Искры падали на него, а он будто и не чуял, смотрел в пламя страшными желтыми глазами. Тихий вой, сдавленное рычание, и Митрей отпрянул, наткнувшись на дерево. Кто-то злобно вцепился в плечо!.. Нет, ветка.
