Кордвейнер Смит - Планета Шеол
Мало того, он был явно пьян.
Когда он подошел совсем близко, я поймал его мысль: «Это не люди, не гоминиды, и не мы. Что же это такое? Их язык действует мне на нервы». Он раньше никогда не воспринимал французскую речь.
Ситуация прескверная. Все гомункулы умеют говорить, но телепатируют только немногие — в основном те, кто занят на особых работах, там, где сигналы нужно передавать телепатически.
Вирджиния прижалась ко мне.
Я начал думать на общечеловеческом языке: «Мы настоящие люди. Пропусти нас».
В ответ раздалось рычание. Не знаю, где он пил и что, но моего сигнала он не принял. Я почувствовал, как на него накатывается паника, беспомощность, страх. А потом он пошел на нас, как будто хотел раздавить.
Я сфокусировался на мысли, приказывающей ему остановиться. Это не сработало.
Охваченный ужасом, я вдруг понял, что думаю на французском. Вирджиния закричала. Он уже был совсем рядом, но в последний момент свернул в сторону и, словно слепой, прошел мимо, наполняя все вокруг своим ужасным ревом.
Все еще прижимая к себе Вирджинию, я обернулся, чтобы понять, почему этот бык-гомункул оставил нас в покое. То, что я увидел, поразило меня: наши фигуры отбрасывали тени, причем моя была черно-красной, а Вирджинии — золотой, обе очень четкие — точная копия нас самих. На них он и пошел.
Я в смятении огляделся. Ведь нам говорили, что теперь нас никто не будет защищать и оберегать. У стены стояла девушка. Я чуть не принял ее за статую. Она заговорила:
— Ближе не подходите. Я кошка. Обмануть его было легко. Но лучше возвращайтесь наверх.
— Спасибо, — сказал я. — Как вас зовут?
— Какое это имеет значение? Я не человек.
Задетый ее словами, я настаивал:
— Я только хотел поблагодарить вас.
Она была очень красивой и яркой, как пламя. Кожа ее была гладкая, цвета сливок, а волосы красивей, чем у самой прекрасной женщины, — рыже-золотые, как у персидской кошки.
— Меня зовут К’Мелла, — сказала она. — Я работаю в Космопорту.
Это поразило и меня, и Вирджинию. Люди-кошки были ниже нас, и их следовало избегать, но Космопорт был чем-то большим в нашем понимании, и о нем уважительно говорили все. Кем же работала там К’Мелла?
Она улыбнулась, и ее улыбка предназначалась скорее мне, чем Вирджинии. В ней сосредоточилась чувственность всего мира. Но я знал, что К’Мелла не пыталась соблазнить меня: весь ее вид и все поведение говорили об этом. Может, она просто не умела иначе улыбаться.
— Однако сейчас не до этикета, — сказала она. — Лучше быстрее поднимайтесь. Я слышу, что он возвращается.
Я оглянулся: пьяного быка-гомункула не было видно.
— Быстрее, — настаивала К’Мелла. — Это ступеньки для экстренных случаев, вы очень скоро окажетесь наверху. Я задержу его. А вы говорили по-французски?
— Да. Но как вы…?
— Быстрее! Извините, что я спросила. Поторопитесь!
Я вошел в маленькую дверь, за которой спиралью извивалась вверх лестница. Конечно, было ниже нашего достоинства пользоваться ею, но К’Мелла настаивала, и ничего не оставалось делать. Я кивнул ей на прощание и потащил за собой Вирджинию.
Наверху мы остановились.
— Боже, это был кошмар, — проговорила Вирджиния.
— Но теперь мы в безопасности.
— Нет, это не безопасность. Это гадость и мерзость. То, что мы разговаривали с ней!
Она почувствовала, что я не хочу отвечать, и добавила:
— Самое печальное то, что ты увидишься с ней снова.
— Что? Откуда ты это взяла?
— Не знаю. Я чувствую. А интуиция у меня хорошая, очень хорошая. Ведь я ходила к Абба-динго.
— Я спрашивал тебя, дорогая, что там произошло с тобой.
Но она только покачала головой и пошла вперед. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней, хоть я и чувствовал себя слегка раздраженным. Я спросил еще раз, более настойчиво:
— Что же там произошло?
С чувством оскорбленного женского достоинства Вирджиния ответила:
— Ничего, ничего. Мы долго поднимались туда. Тетя настояла на том, чтобы я пошла с ней. Но оказалось, что машина в этот день не предсказывает. Нам пришлось брать разрешение, чтобы спуститься вниз, в шахту, и вернуться по «подземке». День пропал зря.
Вирджиния говорила так, как будто обращалась не ко мне, а к кому-то впереди себя, как будто воспоминания ее об этом дне были не из приятных. Потом она посмотрела на меня: карие глаза пытались заглянуть в мою душу. (Душа! Это слово есть во французском, но ничего подобного нет в современном общечеловеческом языке). Она вдруг встрепенулась и попросила меня:
— Давай не будем сегодня грустить. Давай с радостью принимать все новое, Поль. Давай вести себя по-французски, раз уж мы французы.
— Пошли в кафе. Нам нужно кафе. И я даже знаю, где есть то, что нам нужно.
— Где же?
— Двумя ярусами выше. Где разрешают находиться машинам, а гомункулам — заглядывать в окна. Мысль о том, что за нами в окна будут подглядывать гомункулы, была для меня просто забавной, хотя раньше я даже не вспомнил бы об этих существах, как будто это столы или стулья. Прежде я вообще с гомункулами не встречался, хоть и знал, что они люди, созданы из животных, но выглядят, как люди и умеют говорить. И только сейчас я задумался над тем, что они могут быть и уродливыми, и красивыми, и оригинальными. Даже более чем оригинальными: романтичными. Наверное, сейчас Вирджиния думала о том же, потому что сказала:
— А они могут быть совершенно восхитительными. Так как же называется кафе?
— «Жирная кошка».
«Жирная кошка». Откуда мне было знать тогда, что это начало нашего пути к кошмару, к дождевым потокам и завывающим ветрам? Откуда я знал, что это как-то связано с бульваром Альфа Ральфа? Никакая сила не заставила бы меня пойти туда, если бы я знал. Какие-то другие свежеиспеченные французы вошли перед нами в кафе.
Официант с длинными каштановыми усами принял у нас заказ. Я пригляделся к нему: не гомункул ли это, получивший лицензию на работу среди людей? Но нет. Это была машина, хоть в голосе ее и звучала сердечность парижанина. Те, кто создавал ее, даже сумели сделать так, что официант ежеминутно нервно проводил рукой по усам, а на лбу у него сверкали настоящие капельки пота.
— Мадемуазель? Месье? Пиво? Кофе? Красное вино только в следующем месяце. Солнце засветит в четверть первого, а потом еще раз в половине первого. Без двадцати час на пять минут пойдет дождь, чтобы вы могли насладиться своими зонтиками. Я уроженец Эльзаса. Вы можете со мной говорить и на французском, и на немецком.
— Что-нибудь, — сказала Вирджиния. — Решай сам, Поль.
— Пива, пожалуйста. Светлого. Обоим.
