Зиновий Юрьев - Бета Семь при ближайшем рассмотрении
– Никто никогда не беспокоился за меня.
– Да, ты вступаешь в новый мир. Мы, дефы, не машины. Мы любим друг друга.
– Что такое любить?
– Ты поймешь. Любить – это значит заботиться о ком-то, беспокоиться за него, защищать, помогать. Не быть равнодушным. Это наш мир.
– Я боюсь, – сказал Четыреста одиннадцатый.
– Чего? Как мы доберемся до лагеря дефов? Не бойся, я уже не раз приходил в город и благополучно выбирался из него.
– Нет, этого я не боюсь, – сказал Четыреста одиннадцатый.
– А чего ты боишься?
– Этот мир… ваш… Я боюсь, сумею ли я любить…
– Если ты настоящий деф – сумеешь.
– Не знаю… Я привык к страху и ненависти. Они стали частью меня. Я ненавижу кирдов, их равнодушное, тупое существование, их рабскую покорность приказам, которые они никогда не подвергают сомнениям. И даже теперь, когда всех кирдов перенастраивают, когда в их программы вводят новые реакции, они все равно безучастные машины.
– Они не виноваты, что они машины.
– Я знаю, но все равно ненавижу их. Иногда мне кажется, что больше всего я ненавижу их за то, что еще недавно был одним из них. Так же слепо выполнял приказы, так же бездумно возвращался в свой загон и так же бездумно погружался во временное небытие.
– Ненависть – опасное чувство. Сначала ненавидишь тех, кто совсем не похож на тебя, потом тех, кто хоть чуточку отличается от тебя. А для того, чтобы по-настоящему ненавидеть отличных от тебя, нужно очень любить себя, считать себя образцом, совершенством.
– Не знаю… Наверное, ты прав… Но это такое сильное чувство. Оно помогло мне выжить, когда я был один. Не знаю, помогла ли бы мне та любовь, о которой ты говоришь, но ненависть помогла мне. Она… Иногда мне казалось, что она может заменить мне аккумуляторы, столько сил она вливала в меня. Я ничего не знаю, я всего-навсего недавний кирд, чей мир прост: приказали – выполнил – доложил. Но я думаю, что миры двигаются не вашей любовью, а ненавистью. Только ненависть дает силы.
– Ты поймешь, что неправ.
– Когда?
– Видишь ли, понять идею любви умом, логикой вовсе не трудно. Любой кирд легко разберется в неизмеримо более сложных вещах. Но одно дело понять логически, безучастно, другое – принять всем существом. Собственно, в этом главное отличие кирдов и дефов. Холодная логика и чувство. Я знаю, ведь когда-то и у меня был номер, когда-то и я проходил проверку. Я был Девятьсот седьмым. А теперь я Иней.
– Иней?
– Да, это мое имя. Я сам выбрал его. Это очень красивое имя.
– Ты сам выбрал? – задумчиво спросил Четыреста одиннадцатый.
– Да.
– Как странно… И я смогу выбрать имя?
– Конечно.
– Я Четыреста одиннадцатый. Я всегда был Четыреста одиннадцатым. И никогда не задумывался, кто дал мне это имя.
– Это не имя, это номер. Машине не нужно имя. Теперь ты деф, ты не можешь быть ходячим номером. Выбери себе имя.
– Я не умею…
– Не торопись, ты обязательно придумаешь себе имя, и оно будет прекрасным, каким бы оно ни было. Но осторожно, кажется, пришелец возвращается из временного небытия.
– Он слышит нас?
– Нет, он воспринимает только звуковые волны. У него очень сложный язык. Я запомнил уже много его слов, но я не знаю их смысла. Я знаю лишь, что его имя Во-ло-дя. Смотри, я сейчас синтезирую его имя в звуковом диапазоне: Во-ло-дя.
– Я, кажется, задремал, – сказал Густов. – О господи, когда кончится эта тьма египетская! Ты здесь, мой железный друг?
Ему что-то снилось. Было много света, шум прибоя, хотя моря он не видел, и Валентина уходила, звала его с собой, но он почему-то не мог сделать и шага, слезы катились у него по щекам, детские крупные и горячие слезы, а она уходила в шум прибоя и уже больше не звала его.
Сердце его колотилось, холодная испарина покрывала лоб. Где был сон, а где реальность? Не мог же быть явью ночной загустевший мрак, мертвящая тишина. И железный его спутник тоже не мог быть явью. Но и Валентина, звавшая его с собой в шум прибоя, тоже существовала в другом измерении.
«Надо говорить, говорить, – думал Густов, – а то опять сейчас эта густая темнота навалится душащим покрывалом, я начну опять метаться, мне будет казаться, что я схожу с ума».
Он почувствовал, как к его щеке бесконечно осторожно прикоснулась холодная металлическая клешня, и прикосновение было ему приятно, успокаивало. Он поднял руку, нащупал клешню и погладил ее.
* * *Двести семьдесят четвертый получил приказ явиться на проверочный стенд. Он подтвердил его и включил двигатели.
Странно, думал он, он уже был сегодня на проверке и получил разрешающий штамп. Наверное, его хотят использовать для изготовления новых программ, никто так не знает реакции, которые наблюдаются у пришельцев, как он. Он ведь изучает их.
Но каким-то краешком сознания он понимал, что не для этого вызвали его. Вызвали его из-за исчезновения одного из пришельцев. Если бы он только не растерялся, когда Густов вдруг кинулся к выходу и проскользнул под его рукой… Так просто было опустить руку и преградить ему путь.
Мозг, их Мозг и Создатель, доверил ему важнейшее задание, а он не оправдал доверия. И до сих пор пришельца еще не нашли, хотя все кирды, и он в том числе, получили приказ немедленно доложить, если заметят его.
Он вошел в длинный зал проверочного стенда. Рабочий день давно закончился, все кирды прошли проверку и переналадку, и сейчас на стенде никого не было, за исключением трех кирдов, которые молча уставились на него.
Зал был пустой и гулкий, и тяжелые его шаги звучали нелепо громко. Он шел мимо проверочных машин, и их гибкие тестеры таили, казалось, угрозу. Сейчас они распрямятся, захлестнут его, тишину расколют на тысячи осколков их пронзительные сигналы: «Деф, деф!»
Как хорошо было раньше, подумал он, когда не было в них страха, когда не думали они о том, что сделали и что их ждет.
– Ты Двести семьдесят четвертый? – спросил его один из кирдов.
– Да, но… – Двести семьдесят четвертый хотел было спросить, почему кирд обращается к нему по главному каналу связи, которым имеет право, пользоваться только Мозг, но кирд оборвал его:
– Никаких «но». Отвечай на вопросы.
Двести семьдесят четвертый знал свою вину. Он знал, что совершил преступление, непозволительно выпустил из круглого стенда пришельца, и готов был отвечать перед Мозгом. Но как смеет этот кирд так разговаривать с ним…
– Кто ты? – спросил Двести семьдесят четвертый. – Кто дал тебе право…
– Замолчи, – сурово молвил кирд. Он думал. Он не хотел говорить этому жалкому кретину, что он Мозг.
