Яцек Дукай - Экстенса
— Выходит, все еще хуже. Правда?
— Т-тогда, какая р-разница?
— Вот именно, — буркнул он, затаптывая окурок.
Я подождал, пока он не вернется в свою палатку. Время для переговоров давно уже закончилось, я был уверен, что никого не встречу. Оглянулся: в эту сторону никто не глядел. Я вошел в Крипту, двери были открыты, они всегда открыты. С каждой ступенькой вниз сердце билось все сильнее, экстенса инстинктивно подготавливала энергию в черных мышцах, спутник чужой планеты в моем мозгу генерировал барочные страхи. Я прошел прихожую, вот и зал. Безымянный сидел на первом же от входа стуле, пил из высокого стакана молоко (или какую-то другую молочно-белую жидкость). Походя я задумался над тем, что он хочет дать мне таким образом понять. Но, поскольку прочесть знака я не мог, его цель, скорее всего, в этом и состояла: сконфузить меня.
— Добрый вечер, — произнес он, вытерев губы.
Я не позволил каких-либо любезностей, даже не присел. С места:
— Хоте-хотелось бы, если умирая, чтобы там ни было, чтобы не говорил «нет».
— Ах. Наш маленький Завет. — Он отставил стакан. — А если завтра, вовсе даже не умирая, ты придешь сюда и откажешься от этих слов?
— Н-нет.
— А вдруг. Или же старея, многими годами. Сегодня ты являешься собой, а тогда не будешь? Как же так? — при этом он усмехнулся.
— Так-к в-ведь это вы так-ким об-бразом. Я я — не хочу.
— Но ведь ты сам доказывал — и верно: что все это аксиомы традиции, что это культурный тренинг. Чтобы отказать, когда можно жить дальше — вот это уже не по-человечески. Что важнее: человек или общество? Что чему служит?
— Не хочу! Им-менно в эт-том ваша ло-ло-ловушка.
Он встал, подошел ко мне. Был выше, чем мне казалось. Приблизил свое лицо к моему: его дыхания я не чувствовал, а ведь должен был. Слова не исходили из его уст.
— Скажи! Ничем не беспокойся! Скажи! Сложи губы! Этого будет достаточно!
Я отступил на шаг, экстенса ощетинилась кремниевыми панцирями.
— Н-никогда н-не было никакого З-зав-вета, пр. — равда? Пр. — равда?
Он протянул руку к моей голове, растопыривая и загибая пальцы когтями, словно пытаясь проникнуть ладонью под мой череп; инстинктивно я отпрянул и отступил еще дальше.
— В любой момент я мог бы конвертировать вас всех, — сказал он. И потом вы бы меня от всего сердца поблагодарили. Думаешь, мне нужно на это ваше согласие? Мозг — это мозг. И это длится всего пару секунд. Но я этого не делаю. Почему? Почему мы этого не делаем?
* * *Тем летом я наконец-то охватил Аномалию ладонью. Мои Пальцы осторожно погружались в темное облако, в ее башке кашалота, который заглатывал постепенно — год за годом — Вторую; в то время, как остаток туши, по-змеиному обернувшейся вокруг Медузы и бесконечно длинным хвостом выходящей куда-то за пределы эклиптики, пухла в над месячном ритме, но с таким малым приростом (точнее же — перераспределением массы), что его совершенно нельзя было заметить, если бы не постоянные расчеты мозга на планетном спутнике.
Палец за Пальцем — полуторатонные, принимающие самостоятельные решения зонды, не включенные непосредственно в репрозионную нервную систему, но пересыпающие данные пауку лазерными выстрелами зашифрованных на уровне шумов пакетами — Палец за Пальцем постепенно входили в области все большей концентрации Аномалии. Уже на самой ее границе зонды раскрыли свои пасти и начали тралить вакуум, всасывая во внутренности своих анализирующих кишок весь встреченный космический планктон. После поглощения он сортировался по массе; частицы слишком легкие, чтобы оказаться чем-то большим, чем банальный «вакуумный мусор», сразу же удалялись; более тяжелые же частицы перемещались глубже во внутренности зонда. Там осуществлялось их разложение.
Возбуждение прошло по cerebrumlunae[9] волнами, скорость которых превышала скорость света, когда Пальцы начали докладывать о молекулярных конструктах, похожих на детекторы квантовых редукций, используемых для регистрации эффекта Рейнсберга/Эйнштейна — Подольского — Розена в репрозионных зернах; о конструктах, обнаруживаемых тем чаще, чем глубже я погружал Палцы в Аномалию, чем сильнее та сгущалась вокруг них. То, что эти детекторы напоминали известную спутнику структуру зерен, вовсе не означало, что они были с ними идентичными — по сути своей, различия преобладали, ясна была лишь цель, функция атомных аппаратов; зато неясными и непонятными оставались сами принципы действия некоторых частей зерен Аномалии или же иных ее нерепрозионных молекулярных конструктов. То есть, мысль, первой появившейся у меня в голове — что я наткнулся на остатки экстенсы кого-то из предшественников Мастера Бартоломея — мозг спутника отбросил сразу же. Но с каждым новым пакетом его обескураженность росла, когда он натыкался на все более удивительные и менее вероятные к получению в «натуральных» химических процессах соединения, тяжелые частицы со сложным строением. Я наблюдал за их поведением в открытом вакууме. Частицы объединялись, делились, образовывали полимерные цепочки, самоорганизовывались в потенциально бесконечные метровые, стометровые последовательности. Пальцы перерезали ленты и сети, растягивающиеся за пределы полей их восприятия. Иногда в этих конструктах принимали участие аномальные репрозии, но в большинстве случаев конструкты обходились и без них. Спутник напрягал свои подземные нейронные лабиринты, чтобы обнаружить в наблюдаемом хаосе — жизни-не-жизни — порядок и шаблон; безрезультатно. Аномалия тянулась тысячами, миллионами, миллиардами километров, то более плотная, то более разреженная, растягиваясь темной туманностью над океанами и континентами Второй, проникая в ее атмосферу, уже осев на поверхности ее единственного спутника.
Я стиснул ладонь на шее Аномалии, за самой ее головой, вонзая Пальцы до самого ее корня. Здесь уже проходили реконфигуоации структур с астрономическими размерами, синтезировались и распадались в течение секунд, во вспышках жаркого излучения объекты величиной с астероид, если не планету. Один из Пальцев я выслал прямиком в формирующийся скелет вакуумного бегемота диной в пару световых минут; в точке максимальной концентрации Аномалии зонд, в соответствии с программой, взорвался. Структура распалась. Глаза и Уши ожидали реакции. Та наступила только лишь через минуту, за то — одновременно по всей отслеживаемой мною Аномалии: здесь и в световой четверти часа далее, точно с таким же опозданием, случился рост напряжения излучения, предполагающий интенсификацию внутренних трансмутационных процессов. То же самое, скорее всего, происходило и в световом часе, световой неделе далее — не знаю, где Аномалия заканчивается, если заканчивается вообще.
