Джеффри Форд - Меморанда
– Я всегда мечтал это сделать, – признался философ.
– Интересно, нарушит ли это сон океана? – меланхолично произнес доктор, когда махина плюхнулась в жидкую ртуть, подняв фонтан серебристых брызг почти в милю высотой.
– А что, эта штука может его разбудить? – заинтересовалась Анотина.
Доктор пожал плечами:
– Возможно. А быть может, породит новый кошмар.
На мой взгляд, «кошмар» было очень точным словом. Ситуация развивалась далеко не в лучшем направлении, и выхода из нее не предвиделось. Я так основательно выкинул из головы все мысли о вакцине, что теперь с трудом мог припомнить, каким образом попал на остров, не говоря уже об абсурдности того, что я здесь собирался делать. Не думал, что буду когда-нибудь благодарен демону за пощечину, но если бы не визит Мисрикса, нереальная реальность этого места поглотила бы меня с головой. Самое неприятное заключалось в том, что я был без памяти влюблен в Анотину, и никакими рассуждениями поправить это было уже нельзя. Видно, женщины, которые мне не принадлежали, были одним из лейтмотивов моей жизни – наравне с островами.
Лебедка через некоторое время всплыла на поверхность – ничтожная точка в бесконечности океана. Я искренне ей сочувствовал. Все молча смотрели, как медленно, но верно она погружается в серебристые волны. Теперь уже навсегда.
В наступившей тишине Нанли произнес:
– Кто следующий?
15
Мы покинули край острова и направились к городку. Подул северный ветер. Зеленые листья, целыми потоками опадая с веток, водоворотами кружились под ногами. Деревья словно твердо решили обнажиться сегодня к вечеру – и ни минутой позже.
– Кажется, дождь собирается, – заметил Брисден.
Я взглянул вверх сквозь потрепанный полог листвы: на небе и впрямь собирались темные тучи. Стало по-осеннему неуютно, даже солнечный свет потерял свою блистательную силу, когда небо окрасилось в лиловый цвет.
– Второй раз за неделю, – покачал головой доктор. – Не припомню, чтобы такое случалось прежде.
– Да здесь порой годами капли с неба не дождешься! – поддержал его Нанли.
Анотина придвинулась ближе, и я обнял ее за плечи. Ее била дрожь, но мне почему-то казалось, что это не от холода. Она замедлила шаг и, когда мы поотстали от остальных, прошептала:
– Ты здесь, чтобы помочь нам, правда, Клэй? Ты ведь пришел спасти нас?
Я остановился от удивления. Она вопросительно подняла на меня глаза.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
– Тот сон, который я видела прошлой ночью… – Она замялась на секунду. – В нем ты открыл мне секрет спасения острова. Я изо всех сил старалась его запомнить, чтобы взять с собой в дневную жизнь. Но стоило мне открыть глаза, как твой план рассыпался, будто край острова…
– Если я откроюсь тебе сейчас, прилетит Вызнайка, – как можно мягче сказал я. – Погоди немного, и я расскажу все и всем. Но только тогда тебе придется поддержать меня, а не то остальные ни за что не поверят моим словам.
– Обещаю, – прошептала Анотина и потянулась губами за поцелуем.
Моросил дождик, мы шагали молча, и мне нестерпимо хотелось предупредить Анотину, что план – еще не гарантия успеха… На лужайке перед лестницей, которая в конечном итоге должна была привести нас к апартаментам Нанли, нам встретилась Вызнайка. На этот раз под прицел ее зеленого взгляда попала мертвая птица, валявшаяся в жухлой траве. Не желая привлекать к себе внимание, мы торопливо проскользнули мимо, а как только оказались в одной из галерей, остаток пути проделали бегом.
К тому времени когда мы добрались до квартиры Нанли, изморось превратилась в полноценный дождь. В пепельнице уже дымились зажженные сигареты, а на столе дожидались открытые бутылки «Шримли» и «Сладости розовых лепестков». Нанли и доктор Адман пили из бокалов, Брисден же завладел персональной бутылочкой горького питья, печально известного под именем «Речная слеза». Еще пара стульев и фужеров предназначалась для нас с Анотиной. Все расселись по местам, и Нанли наполнил бокалы. Когда они разошлись по рукам, Брисден поднял свою бутылку и произнес тост:
– За хаос!
– Может, заведем шумовую машинку? – предложил Адман.
Нанли вскочил. Провожая его взглядом, я впервые заметил, что стены комнаты изрисованы чертежами разнообразных механизмов. Изображения шестеренок, валов и шатунов, выполненные черной тушью на белой бумаге, завораживали своей сложностью и странной красотой. Вокруг рисунков извивались стрелки, указывавшие направление вращения. Пиктограммы покрывали каждый дюйм задней стены и большую площадь боковых.
В левом углу комнаты помещался наклонный чертежный стол, рядом – этажерка с огарками свечей, бутылочками с тушью, кувшинами и банками, полными кисточек, перьев и резаков. С другой стороны стола, прямо на полу, валялся полосатый тюфяк без всяких признаков кровати. Мне представилось, как, провозившись до поздней ночи с очередным механическим шедевром, Нанли в изнеможении падает со стула на верный матрас, и кисточка валится у него из рук…
Из-под стопки исписанной бумаги Нанли извлек деревянный ящичек с ручкой и вернулся к компании. Инженер осторожно поставил ящик на стол, а затем стал крутить скрипучую рукоятку против часовой стрелки. Сделав как минимум пятьдесят оборотов, он отпустил ручку, и ящик приглушенно зажужжал. Нанли тем временем вернулся на свое место.
Прикрыв глаза, Анотина повернулась ко мне и шепнула:
– Ш-ш-ш… Просто слушай.
Из механизма послышался звук медленно бьющегося стекла. Вскоре он стал громче и превратился в довольно музыкальное позвякивание – словно по сосулькам ударяли крошечными жестяными молоточками. Медленная сентиментальная мелодия навевала светлую грусть. Я оглядел собравшихся: все они сидели с закрытыми глазами, напряженно вслушиваясь в каждую ноту.
Я впервые подумал об этих четверых как о некоем единстве, где разные характеры и направления исследований слились в бурлящий коктейль вдохновения. Это были не просто символические объекты, в которых скрываются ждущие своего часа тайны. Мне вдруг стало ясно, что Белоу с их помощью сделал из своей мнемонической системы нечто вроде творческой лаборатории. Здесь, на летучем острове, он не только хранил свои идеи, но и смешивал их, чтобы синтезировать новые. Четверо ученых, их взаимоотношения и разговоры – все вместе складывалось в своеобразную фабрику воображения, чья продукция собиралась и доставлялась в сознание Создателя верной Вызнайкой. Иными словами, Белоу мог думать, не утруждая себя размышлениями, мысли сами думали за него.
Когда ручка ящичка перестала вращаться и тренькнула последняя нота, доктор Адман промолвил со вздохом:
