Олег Корабельников - К востоку от полночи
Вездесущий Веселов бестрепетной рукой выдернул Оленева из инобытия в бытие.
- Который час? - пробормотал Оленев, силясь открыть глаза.
- Десятый, - сказал Веселов. - Ты дрыхнешь десятый час. Без задних ног причем. Ноги-то пристегни.
- Будто бы есть передние ноги, - проворчал Оленев, окончательно просыпаясь. - Что я тебе, собака, что ли? Как там дела?
- Сплошные конфабуляции, - торжественно сказал Веселов. - О!
- Ложные воспоминания, - машинально перевел Оленев с медицинского на русский. - У кого? Говори яснее.
- У шефа, конечно.
- Он разговаривает? - вскочил Юра. - Он пришел в себя?
- Пришел. На своих двоих. Да как начал пороть чушь! Там психиатр. Анализирует. Тестирует. Докапывается. Цирк! Бормочет, что он не Матвей, а Степан Иванович. Госпиталь, говорит, контузило, говорит, взрывной волной. Форсировал Днепр.
Грачев лежал на койке, заботливо укутанный одеялом, возле него на цыпочках передвигались врачи, рядом, на стуле, сидел незнакомый человек и тихим голосом беседовал с Грачевым. Тот отвечал что-то шепотом, Оленев разыскал глазами жену Грачева, подошел к ней, натянуто улыбнулся, словно спрашивая: "Это так?"
- Все хорошо, Юрий Петрович, - прошептала она. - Он утверждает, что это не он, а его отец. Степан Иванович на самом деле был контужен при форсировании Днепра. Это... побочный эффект вашего препарата?
- Не знаю, - честно сказал Оленев.
Потом был очередной консилиум. Психиатр долго говорил о помрачении сознания, возможно, временном, никаких прогнозов не давал и в заключение высказал мысль, что нужно ждать. Только время покажет.
Посматривали на Оленева, но никто вопросов не задавал, никто не хвалил, но и не ругал, по крайней мере.
- Генетическая память, - сказал Оленев, ни к кому не обращаясь. - У него проснулась генетическая память.
- Вы начитались фантастики, - сказал профессор. - Это совершенно ненаучно.
- Анабиоз тоже из области фантастики, - сказал Оленев, - но, как видите, Грачев из него вышел.
- А выйдет ли он из этого состояния?
- Выйдет, - уверенно сказал Оленев. - Извините, я должен продолжить работу.
Все промолчали, словно соглашаясь с неотъемлемым правом Оленева на проведение этой странной, ни на что не похожей работы.
Ближе к ночи Грачев заснул. Это был сон больного человека, полузабытье, полубодрствование. А к полночи ожили самописцы в другой палате.
Все повторялось. Оленев уже знал, чего можно ожидать в ближайшие часы, уверенно давал распоряжения сестрам, сверялся с анализами, взятыми у Грачева. Правда, это был другой случай, поврежденный при травме мозг мог отреагировать на анабиоз иначе, чем здоровый, но шли часы, и к утру очередного дня женщина пришла в сознание.
Он осторожно прикоснулся к ее щеке и громко, даже властно, приказал:
- Открой глаза! Так. Хорошо. Как вас зовут? Вы можете говорить?
Женщина смотрела на Оленева, шевелила губами, потом произнесла несколько слов. Юра прислушался и узнал польский язык.
- Эльжбета, - сказала она. - Болит голова.
- Все хорошо. Это пройдет, - сказал Оленев на польском. - Вам тяжело говорить?
Женщина еле заметно кивнула головой и снова закрыла глаза.
- Покой, - сказал Оленев сестре. - Покой и ожидание...
Он не знал наверняка - или эта женщина на самом деле была полькой, или повторяется история пробуждения Грачева - чужие воспоминания, чужая память вытеснили свои. За все это время никто из родных не искал ее, никто не пытался найти следы, потерянные в большом городе, поэтому выяснить до конца истину было невозможно.
И пришел день окончательного пробуждения Грачева. Он узнал жену, потом, постепенно, словно выплывая из полутьмы, - всех тех, кто подходил к нему.
- Не вините Веселова, - сказал он слабым голосом. - Что-нибудь получилось? Я спал?
- Да, Матвей, - сказала его жена. - Ты просто спал.
- Черт! - хрипло выругался Грачев. - Неужели не получилось?
Веселов дернул за рукав Оленева, подмигнул и вытащил силком в коридор.
- Если шеф начал ругаться, значит, все в порядке.
- Хоть за шампанским беги, - устало, сказал Оленев. - Надо же выиграли!
- Шампанское - это хорошо, - согласился Веселов. - Одна беда - не пью.
- Это с каких пор?
- Уже пять лет, - вздохнул Веселое.
- Сколько тебя знаю, а никак не пойму, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь. Ты же каждое утро с похмелья.
- А че? Я же тебе говорил, что с дураков и пьяниц спроса меньше. Хочется вам видеть во мне шута горохового, да еще алкаша в придачу пожалуйста!.. А я, как с женой развелся, - ни капли. В такой ситуации покатиться по наклонной ничего не стоит.
И он тут же слегка надул щеки, осоловело взглянул на Оленева, искусно икнул, покачнулся, прильнул спиной к стене и сказал заплетающимся языком:
- Фу, черт, и набрался же я... Ей-богу, последний раз. Ни-ни.
- Артист! - восхищенно сказал Оленев. - Ну артист. Столько времени дурачить людей!
- Это легче легкого, - сказал Веселов, мгновенно снимая маску. Изображай из себя плохого, а оставайся хорошим - все поверят, а если наоборот - начнут искать тайные грешки и такого напридумывают! Психология... Пошли в буфет, компота дернем по стакашке.
Они пили тепловатый разбавленный компот, заедали черствыми пирожками, весело принимали поздравления, болтали, подталкивали друг друга локтями, и было им так хорошо, как бывает после нелегко доставшейся победы.
Хотя и не окончательной.
Домой идти не хотелось, Оленев боялся выбиться из линейного времени и привычного пространства до тех пор, пока не придет полная уверенность в том, что жизнь и память женщины сохранены и никаких сюрпризов ждать не придется.
- Вас дома не потеряли? - участливо спросила Мария Николаевна. - Пошли бы. Если что случится, я пришлю за вами машину.
Оленев не ждал от нее слов благодарности и восхищения, но даже сама эта интонация, уважительная и мягкая, наполнила его тихой радостью.
- Я пойду, - сказал он. - Немного погодя.
Мария Николаевна молча протянула ему листки с расчетами, привычно замкнула лицо непроницаемой маской.
- Сохраните это. Я была не права. В самом деле, пора на пенсию. Стандартное мышление губит врача. Я рада, что у нас в отделении есть такие, как вы.
- Хорошо, - сказал Оленев. - Хорошо, что мы умеем извлекать уроки из ошибок. Я тоже многое понял за эти дни. Мне кажется, что главное, в нашей работе - не разучиться верить. И ждать. Я не могу пока уехать. Женщина говорит по-польски, никто из вас этого языка не знает. Кроме меня.
Он ждал еще сутки, часами просиживал у изголовья больной, самолично поил ее морсом и бульоном, неторопливо беседовал и постепенно узнал, что женщина - не кто иная, как жена ссыльного польского повстанца, приехавшая за, ним в Сибирь после поражения восстания.
