Юрий Греков - Слышишь, Кричит сова !
Мысли - куцые, сбивчивые - завертелись в голове Михаила Ивановича каруселью, даже тошнота подступила к горлу - и сложились в одну, наполнившую все его существо дикой, оглушающей радостью: повезло! Первый раз в жизни повезло! Этот, все напутавший "папаша" проверить теперь уже ничего не сможет - Сидор кин я или тот, как его, Сидорков!
Голос как-будто ждал и тут же подтвердил: - Теперь Хозяин ты!
И после короткой паузы - Михаил Иванович напряженно ждал: - А теперь, прощай. Все остальные инструкции, мое завещание ты найдешь в своем кабинете,- голос нажгл на слове "своем", и Михаил Иванович неожиданно для себя крякнул.- Схема твоей резиденции нанесена на нижней крышке этого телефонного аппарата. Итак, прощай, мой сын. На твои плечи легла огромная власть, и огромная цель стоит перед тобой. Прощай.
Жестяной шелест в трубке умолк. Михаил Иванович на всякий случай еще немного подержал трубку возле уха.
Потом осторожно положил и, наклонясь, поднял с пола аппарат, перевернул - трубка соскочила с рычагов. Жарко вспотев, он поймал ее у самого пола - не хватало еще за разбитую трубку платить... И только снова водрузив ее на рычаги, Михаил Иванович подумал: - Стой! Кому платить?!
Переваривая эту неожиданную мысль, он пожевал губами, потом осторожно снял трубку и подержав ее немного на весу, примерился и с размаху хряснул о пол. Пластмассовые брызги взлетели и черным веером осели на желто блестящий паркет. Это неожиданно понравилось, и Михаил Иванович вознамерился трахнуть о пол и аппарат, но вспомнил - схема. Перевернув вверх дном телефон, он отковырял желтую пластинку и принялся внимательно разглядывать. Потом, осторожно сверяясь со схемой, двинулся к боковой двери - знакомиться с "резиденцией".
Входя таким манером в роль Хозяина, Михаил Иванович даже мельком не подумал усомниться в реальности происходящего. Неожиданный гость, две скачущие луны, голос - эти невероятные еще вчера и абсолютно реальные сегодня факты подтверждали, что реально и все остальное.
И Михаил Иванович в единый миг подсознательно и прочно уверился в этом. И в частности, в том, что он, счетовод Сидоркин, и не счетовод вовсе - а Хозяин. Хозяин чего - Михаил Иванович еще и понятия не имел, но сознание того, что Хозяин - стало бесповоротной уверенностью в считанные мгновения...
Самое нужное он нашел сразу. Осмотрев выложенные зеленым кафелем стены с зеркальными полочками, заглянул в унитаз; шевеля губами, прочитал на дне синие буквы "Standarb. Подумал немного, но к чему надпись, что значит - не понял. Примерившись, плюнул - попал в букву "5". Потом, оборотясь, повертел головой перед зеркалом, всмотрелся, но никаких перемен в собственной, такой знакомой, можно сказать, с детства, физиономии не углядел...
Толкнув тяжелую ореховую дверь - на схеме за дверью спальня, Михаил Иванович чуть не присел: в углу комнаты тесно сгрудились штук двадцать овец!
- Ну и ну! - крутнул головой Михаил Иванович. Но овцы стояли смирно и он, шагнув через порог, сообразил - чучела это. "На кой черт?" - снова удивился он, и тут неожиданно его осенило: "Да это же, как его? Ну, да тахта! Ну и живут же люди",- позавидовал он, но вспомнил тут же - это не люди какие-то, это он теперь - живет!
Рядом с овечьей тахтой на столике с тонкими паучьими ножками лежала стопка толстых кожаных тетрадей.
Взял верхнюю, прочитал тисненые буквы - "Инструкция".
Повертел, потом осторожно положил на место и, не без опаски присев на крайнюю "овцу", попробовал - прочно ли? Оказалось прочно, и он уже без опаски растянулся на овечьих спинах. Лежать было удивительно удобно, не то, что на его узкой "солдатской" койке, валявшейся в хозяйском сарае с незапамятных времен и выданной жильцу во временное пользование.
В тот вечер, сморенный обилием впечатлений, Михаил Иванович уснул незаметно на овечьей тахте, и снились ему всю ночь одни приятные вещи... По улице, петляя между ревущими машинами, мчался в жениной тысячной шубе Каждая П. О. А за ним, улюлюкая, гнались контролеры, потрясая бумажками, в которых Михаил Иванович не без удовольствия узнал свой, размноженный типографским способом "сигнал"... Потом встретившийся ему судебный исполнитель Чирков с каким-то странным акцентом спросил - не знает ли он некоего Зидоркова, которому он, Чирков, должен вручить исполнительный лист...
Проснулся Михаил Иванович отдохнувшим и приятно посвежевшим. Огляделся, все вспомнил и снова похолодел до мурашек по спине: повезло! повезло!!!
Мысль эта заколотилась, навалилась, придавила оглушающей радостью, из-под которой выпросталась робкая мыслишка, окрепшая в считанные мгновения, пока Михаил Иванович переваривал ее. И переварив, он неожиданно - даже сам вздрогнул - рявкнул: - Долой Михаила Ивановича! Да здравствует Эдуард Карлович! Нет, свергая самого себя, Михаил Иванович не спятил.
Все проще и сложнее. Точно так, как до последнего времени он и не подозревал о существовании Марии Сидорковой, урожденной Герль, точно так полтора десятка лет назад он не имел ни малейшего понятия о существовании Аграфены Ивановны Сидоркиной. По одной единственной причине, что ни та, ни другая не имели высокой чести произвести его на свет. И матушкой его была совсем другая женщина - благополучно скончавшаяся перед самой войной Генриетта Артуровна Гугурига. Та самая Генриетта Артуровна, чей кафешантан в девятнадцатом году пользовался широкой и заслуженной популярностью у господ офицеров, приезжавших в Ялту отдохнуть от трудов на Перекопе. Год спустя, незадолго до того как красные вышибли из Крыма господина барона Врангеля, и родился у мадам Генриетты наследник. И бросив потерявший клиентуру кафешантан, дальновидная мадам в один момент перебралась подальше от мест, где каждый встречный-поперечный помнил шикарную вывеску на набережной.
Бывшая мадам было воспрянула духом во времена нэпа. Но все кончается, и осела мадам Гугурига с наследником в маленьком белорусском городке билетершей на местной танцплощадке.
Лет в десять он поинтересовался у матушки, кто же его papa, но Генриетта Артуровна в ответ сделала загадочные глаза. А незадолго до того, как отойти в мир иной, Генриетта Артуровна под большим секретом показала ему весьма сомнительного вида бумажку, из которой он узнал, что в 1920 году в ялтинском костеле был крещен новорожденный, получивший имя Аугусто-Бенито-Адольфо-Франсиско - всего штук двадцать, сейчас и не вспомнить, потому что тогда он, кажется, и не дочитал, узнав в корявых строчках "документа" почерк собственной матушки.
Вовсе этому не удивившись, он вернул Генриетте Артуровне ее сочинение, заметив, что костел в Ялте штука маловероятная. На что матушка, хлебнув из рюмочки, пропела: - Ах, дон Франсиско, какой ты недоверчивый...
