Георгий Гуревич - В зените. Научно-фантастический роман
— Не передергивайте. Я имел в виду животных, досапиенсов.
— Кто определит: перед вами уженеживотные или ещенесапиенсы?
— Определят специалисты на основе науки.
— Ваша наука столько раз ошибалась. (Ну конечно, Лирик!)
— Это не моя наука, а ваша: астропсихология, астродипломатия.
— Граве, Гилик, где вы? Что такое астродипломатия? У вас и такая наука есть?
— Удивительные пробелы у тебя, Человек. Я же сам астродипломат. И практик и преподаватель. Веду курс. Кстати, и тебе полезно было бы позаниматься. — Позаниматься? А я справлюсь, Граве?
АСТРОДИПЛОМАТИЯ
Я — снег.
Пухлой шубой я лежу на пашне, очень белый, белей, чем белье, накрахмаленное и подсиненное, белый с искрой, словно толченым стеклом присыпанный. И, наращивая шубу, на меня бесшумно ложатся невесомые снежинки.
На подоле шубы следы. Уродливые ямки с рубчатыми отпечатками галош. Случайный прохожий с трудом, барахтаясь, выбрался из меня, помял краешек, накидал комьев. А дальше гладь моя нетронута, словно ватман, приколотый к чертежной доске, только лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии рейсфедером, ровные-ровные, идеально параллельные, льдисто-голубые днем, сиреневые к вечеру. И рядом с лыжней легли гряды бугорков, шероховатых, уплотненных остриями палок.
Я — снег. Я пахну свежестью и чистотой. Я воздушный, на ощупь холодный, в ладонях становлюсь влажным, слипаюсь в мокроватые комья. Я ноздреватый, а если присмотреться, видишь темную пыль — это хвойные иголки, нанесенные ветром…
— Достаточно. Верю. Вынужден верить, не видел ваших снегов. А теперь ты — дерево.
Я — дерево. Какое? Береза. У меня не кожа, а кора, снизу до коленей грубая, изборожденная трещинами, в которых роются жучки, выше атласно-гладкая, белая с черточками снаружи и с розоватой изнанкой. Я стою на опушке, растопырив ветки, и при каждом порыве ветра кланяюсь, гнусь со стоном и выпрямляюсь, охая, как старуха с больной поясницей. На моих пальцах-веточках трепещут ярко-зеленые листья. Каждый из них с зубчатой кромкой и украшен орнаментом жилок. Листьев слишком много, глаз их сливает. Вам видна зеленая масса всех оттенков, золотистая на свету, почти синяя в густой тени. Лишь на крайних веточках различаешь отдельные зеленые кружочки на фоне неба, белесовато-голубого, водянисто-голубого…
— Ничего! Зримо, и деталей вдоволь. Но опять ты выбрал незнакомое мне дерево. Будь огнем, огонь одинаков везде.
Я — огонь. Я пляшу на поленьях, изгибаясь и извиваясь, звонко-оранжевый с синими лентами и желтыми колпачками на каждом языке. В черное небо я бросаю охапки искр, светлых, продолговатых. Я вкусно пахну смолой и горьковатым дымом, дрова подо мной трещат и трескаются, отслаивая седые вуальки. Я огонь. Не подходите, я дышу жаром, от меня горячо глазам, и кожу я колю жгучими иголками. Я обжигаю. Осторожно!
— Ну, для первого раза приемлемо. А теперь ты — я.
Сдвинув анапод, бросаю вороватый взгляд на Граве. Вижу его каждый день… но не надеюсь на зрительную память. Вдруг подведет.
Итак, я — он, каков есть на самом деле, без анапода. Удлиненный череп обтянут землистой кожей, темнеют провалившиеся глазницы. Пятна, не забыть бы — пятна! Три над левым глазом, два — над правым. Оскаленные зубы, выпирающие ребра… Сколько ребер? Не помню. К счастью, на туловище мешковатый балахон, тоже землистый. Характерная поза: сидит, согнувшись, острые колени расставлены врозь, на коленях острые локти, на ладонях костистый подбородок. Все?
— Пальцев сколько?
Ах да, три пальца у него. А я свои руки вообразил, пятипалые.
— Придешь еще раз, — говорит он жестко. И ставит кол.
— Я столько занимался, так старался, — плачусь я, словно студент, лишенный стипендии. — У меня просто нет артистических способностей, не могу я вживаться в образ по Станиславскому. Нельзя же требовать, чтобы каждый космонавт был еще и артистом. Кто там заметит: пять пальцев или три? Такая ничтожная мелочь.
— В нашем деле мелочей нет, — отрезает Граве. — Представь себе, что я пришел бы в твою гостиницу, сел в кресле как человек и положил бы на столик свой хвост. Такие мелочи и губят астродипломата.
Да, я учусь на астродипломата. Занимаюсь в группе Граве вместе с десятком местных сапиенсов, почему-то земноводных по преимуществу. Не без колебаний пошел я на курсы, боялся, что не вытяну учения наравне с уроженцами Шара. И вообще у меня нет склонности к дипломатии. Это профессиональное. Как литератор, описывая хитросплетения жизни, подыскиваю точные слова. Мне лично язык дан не для того, чтобы скрывать мысли, не люблю говорить «да», подразумевая «может быть», наводить тень на ясный день, какого-нибудь слюнявого маразматика величать «светлейшим высочеством». Не умею хитрить, даже умалчивать не люблю. Попадаюсь на первой же выдумке. Какой из меня дипломат?
Но Граве сказал, что у меня примитивное представление о дипломатии, архаичное, обывательское, докосмическое. «Хитрость — это оружие слабосильных, — сказал он. — Хитростью немощный заставляет могучего уступить дорогу. Но могучему нет необходимости добиваться уступок. Силач новый, другой путь проложит, сам выйдет и слабого вынесет. Мы могучие звездожители, — сказал он, — мы и есть силачи на планетах субсапиенсов. Можем уступить, можем и их выручить, и свои интересы соблюсти. Девиз астродипломатии: «Пойми, помоги… потом проси, что тебе нужно».
И вот я учусь прежде всего понимать. А понимание, — так написано в «Наставлении астродипломата», глава I, — «начинается с наблюдения». И параграф 1 гласит: «…наблюдайте, не вмешиваясь в жизнь аборигенов. Предпочтительно оставаться незамеченным, пока не освоен язык, в совершенстве изучены обычаи, нравы, социальные отношения, история данной планеты…».
И ниже сказано:
«Предварительное скрытное ознакомление осуществляется:
а) на дальних расстояниях — телескопами;
б) со средних дистанций — кинокиберами;
в) на месте — астроразведчиками, с помощью гипномаски.
Гипномаска это и есть: «Я снег, я снег, пухлой шубой лежу на пашне…» Вы видите снег, ничего более, а я наблюдаю, прислушиваюсь, изучаю ваш язык и обычаи. Хитрая маска эта устроена сложно, как именно — объяснить не смогу. Дипломат не обязан знать устройство телеграфа, обязан использовать своевременно. Астродипломат же обязан правильно пользоваться маской; проворно надевать ее, заправляя присоски под волосы, обязан безукоризненно воображать себя снегом. С виду же гипномаска похожа на анапод, она и есть анапод навыворот. Тот прибор показывает иномирцев людьми, тут я — человек — внушаю иномирцам, что я снег, что я огонь, что я такой же, как они.
