Жюль Верн - Том 3. Дети капитана Гранта
Никогда из уст человеческих не вырывалось еще такого радостного возгласа, какой вырвался в этот миг у Гленарвана:
— Он дышит! Он жив!
В одну минуту с Роберта сняли одежду, смочили ему лицо свежей водой. Он пошевелился, приоткрыл глаза, посмотрел вокруг себя и прошептал:
— А, это вы, сэр… отец мой!
Гленарван, задыхаясь от волнения, был не в силах ответить и, опустившись на колени возле чудом спасенного мальчика, заплакал от радости.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Испанский язык Жака Паганеля
Роберт, избавившись от одной страшной опасности, тут же подвергся другой, пожалуй не меньшей: его едва не задушили в объятиях. Как он ни был слаб, но все же ни один из его спутников не смог удержаться от того, чтобы не прижать мальчика к сердцу. Надо полагать, что такие объятия не гибельны для больных; по крайней мере Роберт от них не умер.
Затем мысли путешественников от спасенного обратились к спасителю, и, разумеется, майору первому пришло в голову осмотреться кругом.
Шагах в пятидесяти он увидел человека очень высокого роста, неподвижно стоявшего на уступе у самой подошвы горы. У ног его лежало длинное ружье. У этого столь неожиданно появившегося незнакомца были широкие плечи, длинные волосы, схваченные кожаным ремешком. Рост его превышал шесть футов, смуглое лицо было раскрашено: переносица красной краской, веки — черной, лоб — белой. Одет он был, как полагается жителю пограничной полосы Патагонии: на нем был великолепный, сшитый жилами страуса плащ из шкуры гуанако, пушистой шерстью наружу, и разукрашенный красными фантастическими узорами. Под плащом виднелась нижняя одежда из лисьего меха, туго стянутая в талии и спереди заканчивающаяся клинышком. На поясе висел мешочек с красками для раскрашивания лица. Обувь его была сшита из бычьей кожи и у лодыжек крестообразно перевязана ремешками.
Несмотря на пеструю раскраску, лицо патагонца было величественно и обличало недюжинный ум. Стоя в позе, полной достоинства, он ждал, что произойдет. Эту неподвижную и внушительную фигуру, стоящую на скалистом пьедестале, можно было принять за статую, олицетворяющую бесстрастие.
Заметив патагонца, майор указал на него Гленарвану, и тот быстро подошел к нему. Патагонец сделал два шага вперед. Гленарван схватил его руку и крепко пожал. В глазах лорда, во всем его облике, в его сияющем лице светилась такая признательность, такая горячая благодарность, что патагонец не мог не понять его. Он слегка наклонил голову и произнес несколько слов, которые, однако, ни майор, ни его друг не поняли.
Тогда патагонец, внимательно всмотревшись в чужестранцев, заговорил на другом языке, но и на этот раз его не поняли. Впрочем, некоторые произнесенные туземцем фразы показались Гленарвану похожими на испанский язык, на котором он знал несколько обиходных слов.
— Español?[29] - спросил он.
Патагонец кивнул головой сверху вниз — движение, имеющее у всех народов одинаковое значение.
— Отлично, — заявил майор, — теперь дело за нашим другом Паганелем. Хорошо, что ему пришло в голову изучать испанский язык!
Позвали Паганеля. Он немедленно прибежал и приветствовал патагонца с чисто французской грацией, которую тот, по всей вероятности, не смог оценить. Географу тотчас же рассказали обо всем.
— Чудесно! — воскликнул он.
И, широко открывая рот, чтобы яснее выговаривать, он проговорил:
— Vos sois um homem de bem![30]
Туземец внимательно слушал, но ничего не отвечал.
— Он не понимает, — промолвил географ.
— Быть может, вы неправильно произносите? — высказал предположение майор.
— Возможно. Произношение дьявольское!
И Паганель снова повторил свою любезную фразу, но результат был все тот же.
— Изменим фразу, — сказал географ и произнес медленно и внушительно: — Sem duvida, um Patagâo?[31]
Тот попрежнему молчал.
— Dizeime![32] - добавил Паганель.
Патагонец и на этот раз не проронил ни слова.
— Vos compriendeis?[33] - закричал Паганель так громко, что едва не порвал себе голосовые связки.
Было очевидно, что индеец ничего не понимал, так как, наконец, ответил по–испански:
— No comprendo[34].
Теперь настала очередь Паганеля изумляться, и он с видимым раздражением спустил очки со лба на глаза.
— Пусть меня повесят, если я понимаю хоть слово на этом дьявольском наречии! — воскликнул он. — Повидимому, это арауканское наречие.
— Да нет же, — отозвался Гленарван, — этот человек, несомненно, ответил по–испански.
И, повернувшись к патагонцу, он вновь спросил его:
— Español?
— Si, si![35] - ответил туземец.
Паганель остолбенел от удивления: Майор и Гленарван переглянулись.
— Я боюсь, мой ученый друг, — начал, слегка улыбаясь, майор, — не произошло ли здесь какого–нибудь недоразумения и не стали ли вы жертвой своей рассеянности, которая, как мне кажется, вас неотступно преследует?
— Что? Что? — насторожился географ.
— Дело в том, что патагонец, несомненно, говорит по–испански.
— Он?
— Да, он! Не изучили ли вы случайно какой–нибудь другой язык, приняв его…
Мак—Наббс не успел договорить. Негодующий возглас Паганеля, сопровождаемый возмущенным пожатием плеч, прервал его.
— Вы слишком многое позволяете себе, майор, — сказал Паганель сухо.
— Так почему же вы его не понимаете? — ответил Мак—Наббс.
— Не понимаю его потому, что туземец говорит на плохом испанском наречии, — ответил раздраженно географ.
— Вы считаете, что он говорит на плохом наречии, потому что не понимаете его? — спокойно сказал майор.
— Послушайте, Мак—Наббс, — вмешался Гленарван, — ваше предположение невероятно. Как ни рассеян наш друг Паганель, но вряд ли можно допустить, чтобы он вместо одного языка изучил другой.
— Тогда, дорогой Эдуард, или лучше вы, почтенный Паганель, объясните мне происходящее.
— Я ничего не хочу объяснять, — ответил географ. — Я свидетельствую: вот книга, по которой я ежедневно изучал испанский язык. Взгляните на нее, майор, и вы увидите, что я не ввожу вас в заблуждение!
С этими словами Паганель начал рыться в своих многочисленных карманах и спустя некоторое время вытащил весьма потрепанный томик и торжествующе подал его майору. Тот взял книжку и взглянул на нее.
— Это что за литературное произведение? — спросил он.
— Это «Луизиада», — ответил Паганель, — великолепная героическая поэма, которая…
— «Луизиада»? — воскликнул Гленарван.
