Евгений Гуляковский - Сезон туманов
Он бежал минут сорок, все время сверяясь по солнцу, стараясь не ошибиться в отсчете тех двадцати градусов, которые должны были вывести его к реке. И когда взобрался на высокий холм специально, чтобы осмотреться, и увидел прямо перед собой, не больше, чем в трех километрах, город,— он понял, что проиграл. Тогда он сел на вершину холма. Перед глазами все смазалось, поплыло. У него не было даже ножа, чтобы убить себя.
— Не надо, Фил,— сказал голос.— Ты еще ничего не знаешь. Пойдем.
Он встал и медленно пошел к городу.
Выйдя из города, Ротанов первым делом разыскал роллер,— с ним, как он и надеялся, ничего не случилось. Проверил и запустил двигатель. Машина запрыгала по ухабам.
Ротановым овладело тупое безразличие. Ничего не вышло из его дипломатической миссии. Теперь придется искать какие-то другие пути...
Когда до базы оставалось не больше получаса езды, впереди показалась большая поляна, и он совершенно механически затормозил. Сработал рефлекс. На чужой планете, прежде чем выехать на открытое пространство, следовало осмотреться и прислушаться... Почти сразу он обнаружил присутствие посторонних. Кто-то затаился в кустах по бокам и сзади роллера. Он чувствовал присутствие нескольких человек и знал: они слишком близко, чтобы дать задний ход и попробовать прорваться обратно.
Тихо в лесу. Почёму-то здесь всегда становилось тихо в момент напряжения или опасности, словно лес приподнимался на цыпочки, замирал и со злорадством ждал, что будет дальше.
Ротанов понимал, стоит ему двинуть роллер, как они откроют стрельбу, и потому ждал, предпочитая, чтобы они сделали первый шаг. За шумом мотора он ничего не услышит, а так у него все-таки оставался шанс уклониться от выстрела. Передний пластиковый щиток прикрывал его от лобового удара. Хотя и ненадежна эта защита, но все же щиток заставит протонную гранату лопнуть чуть впереди, оставляя доли секунды для броска в сторону... Наконец из раздвинувшихся кустов вышел человек. Он шел слишком уж спокойно, словно знал, что Ротанов не вооружен. Ротанов не удивился, узнав инженера. Рано или поздно этот человек должен был решиться на открытые враждебные действия...
Инженер остановился в двух шагах.
— Я ждал вас.
— Это я понял. Что-нибудь еще?
— Да. Я хотел бы знать, чем закончились ваши переговоры.
— А почему вы надеетесь...
— Не делайте глупостей! Вы отлично знаете, что я здесь не один и что вы не успеете даже встать!
Он был прав, и Ротанов, расслабившись, вновь опустился на сиденье. Собственно, он и не собирался ничего предпринимать, только хотел проверить, как далеко зашел инженер. Что ж, можно было не сомневаться — на попятную он уже не пойдет. И это делало их встречу в лесу особенно опасной...
— Почему вас так интересуют результаты переговоров? — Ротанов тянул время, надеясь найти выход.
— С самого начала вы стали разрушать то, что я создавал так долго и с таким трудом...
— Что же это? — насмешливо спросил Ротанов.— Упоение собственной властью, возможность безнаказанно проливать кровь своих людей и уничтожать синглитов? Что еще у вас было?
— Нет, Ротанов. Не то. Я не поверил доктору с самого начала. Я был убежден, что после контакта с люссом ваша психика повреждена. В ваших действиях появилась скрытая враждебность к людям, опасная для всех нас, и я решил вам воспрепятствовать. Если бы не захват звездолета... На какое-то время я даже усомнился в собственной правоте. Но ваш «миротворческий» поход в город убедил меня окончательно. Ждать больше нельзя, и я решил действовать. У меня давно уже разработан хороший план. Я начал его готовить задолго до вашего появления.
«Он просто маньяк,— подумал Ротанов.— Опасный маньяк. Как я не понял раньше! Нужно было давно изолировать его, обезопасить, а теперь слишком поздно...»
— Одно время мне едва не помешали. Председатель, этот выживший из ума старик, стал подсчитывать израсходованные на операциях боеприпасы, взрывчатку... Но тут появились вы, и всем стало не до меня.
— Зачем вам понадобилась взрывчатка?
— Вы слишком много хотите знать. Последний раз спрашиваю, есть у вас договор?
— А если нет?
— Это было бы печально. Но я надеюсь, что он у вас есть. И постараюсь в этом убедиться. Арон!
Ротанов решил, что инженер позвал кого-то из своих людей. Но это было не так. Из кустов никто не вышел.
Ротанов услышал лишь протяжный свист, и, прежде чем он понял свою ошибку, тонкая металлическая игла вонзилась ему в запястье.
Почти мгновенно он потерял сознание.
Филин стоял у станка. Ему нравилось работать. Он точно знал, что нужно делать, и испытывал удовлетворение от каждого удачного движения. Одновременно он чувствовал состояние всех сорока человек, находившихся в огромном подземном цехе.
В воздухе плыли запахи разогретого пластика. Тихо ворчали моторы автоматических станков. Пластиковый куб появлялся из щели станка, Филин осторожно брал его, вставлял в коробку контроля и тут же словно превращал самого себя в чуткий измерительный прибор. Если все параметры изготовленной детали соответствовали норме, чувство приятного удовлетворения от хорошо сделанной работы усиливалось. Дефект вызывал огорчение — тем сильнее, чем серьезней была неисправность. Но такое случалось редко, потому что все сорок человек, работавших вместе с ним в цехе, прекрасно знали свое дело. Их умение, навыки каждого из них словно бы поступили в распоряжение Филина: в любую минуту он мог получить дельный совет, не произнеся ни слова, лишь испытав надобность в таком совете или просто ощутив затруднение в работе.
День подходил к концу. Филин не чувствовал ни усталости, ни тяжести. Исчезли мелкие боли, всю жизнь гнездящиеся в человеческом организме. Каждый орган, каждая мышца его обновленного тела функционировали четко и слаженно, без единого сбоя. Он мог бы работать несколько суток подряд с небольшими перерывами для облучения и пополнения запасов энергии, но этого не требовалось. После четырех часов работы каждый мог поступать, как ему вздумается. Большинство оставалось в цехе еще часа на два-три, но Филин так мало знал о своем новом мире, что вышел из цеха сразу же, едва истекло его рабочее время.
На улице в этот час было много прохожих. Как только кто-нибудь попадал в его телепатическую зону, он ощущал волну доброжелательства или равнодушия, чаще доброжелательства, потому что встречные каким-то образом узнавали в нем новичка и старались ободрить его, поддержать. Жаль, нельзя было понять, что они думали о нем. Только общий эмоциональный фон. Он мог воспринимать конкретные слова и мысли лишь в том случае, если они были обращены к нему непосредственно...
