Владимир Щербаков - Фантастика 1977
Я понимал это. Я никогда не делал такого и уже больше не сделаю. Словно тяжесть какая-то свалилась с души. Стало легко, но не совсем, не так, как раньше, не полностью.
Тут уже была не ошибка. Тут было что-то другое. Я бросил сигарету и подошел к ним. Все было, как я хотел. Я ласково потрогал рукой кожу ее лица. Счастье и мука были в ее глазах.
Счастье и растерянность были — в его.
Да. Я правильно схватил миг. На них будут смотреть и плакать. Люди увидят гораздо более важное, чем геройство и подвиг. Они увидят боль, в которой еще только рождается их будущее, их смерть и слава… И молчание. Это тоже правильно. Ведь они и говорили друг с другом только в эти минуты молчания. Они будут молчать всегда. Тысячи поколений будут рождаться, проходить возле них, а они все будут молчать, как тогда.
Я сел на камень возле них. Я мог сейчас разрушить эту скульптуру, а дома в своей мастерской воспроизвести вновь. Так я делал всегда. А сейчас не мог почему-то. Я знал, что все сделано правильно, но не мог показать ее людям. Слишком живыми сейчас они были для меня. И потом… эти тысячи лет молчания.
Их молчание тогда было прекрасным, потому что оно было неожиданным, потому что длилось недолго. А теперь? Тысячи лет молчания!
Нет. Ее нужно было разрушить. Но я не мог.
Ее нужно было показать людям. Но и этого я не мог сделать.
А третьего пути не было. Вернее, был, но он запрещался: после этого я уже не был бы скульптором-мыследелом. Я не имею права это делать. Нужно было посоветоваться, хотя бы с Островым. Но это все равно означало отказ.
Я сидел возле них, которые улетели когда-то на «Мысли» и «Нежности» и не вернулись, и курил, пока не кончились сигареты. И солнце уже начало цепляться за верхушки деревьев. А я все ничего не мог решить. И вдруг солнце под каким-то странным углом осветило ее — лицо, и в глазах девушки я увидел слезы.
С этими слезами скульптура была еще естественнее, еще прекраснее. Я онемел, сжался внутренне, надеясь, что солнце сейчас прекратит свой световой эффект… А слеза вдруг покатилась вниз. Я потрогал лицо девушки рукой, слеза была настоящая; солнце здесь было ни при чем.
И тогда я встал, оглядел еще раз и сказал: «Ну что ж, живите…» Я шел напрямик, куда глядели глаза, внушая себе, что оглядываться нельзя. Но не вытерпел и оглянулся. Они стояли у кромки воды, и отсюда я уже не мог слышать, говорят они или молчат, да это мне и не нужно было знать.
Сумерки упали на лес, а я все шел, и идти было легко и хотелось идти. И молчание было вокруг меня.
На другой день я был у Острового.
— Ну что у тебя? — спросил он. — Что-нибудь получилось?
— Получилось, — сказал я. — Вот что… Я больше не скульптор, я больше не мыследел. Я разрешил им… жить.
— Ты с ума сошел! Ты нарушил клятву! Что теперь с тобой будет?
— То же, что и с другими скульпторами-мыследелами, которые нарушили клятву, — сказал я. — Прощайте…
Виталий Мелентьев
ИНДИЯ, ЛЮБОВЬ МОЯ
Звери ревели требовательно и тревожно.
Звуки с трудом пронизывали хрусткий морозный воздух, и он, кажется, звенел.
Впрочем, звенел не воздух. Тихонько и надсадно ныл традевал — в нем, вероятно, отпаялся какой-то контакт. Андрею Сырцову не хотелось трогать поющий контакт. Его прерывистое звенящее нытье — тонкое, как комариный писк, — напоминало, что мир его не вымерз, что, кроме снега и потрескивающих деревьев, есть еще и другой мир — жаркий, влажный, ласковый.
И есть Индия.
Андрей давно собирался заказать комнатного сверчка. Пусть бы сидел в телевиде и пел свои нехитрые песенки. Приятно знать, что в комнатах есть живое существо.
Однако прибытие сверчка затруднялось тем, что сейчас они в моде. Человечество потянуло на бревенчатые избы, но почему-то не со старыми, добрыми русскими печами, а с модернизированной литовской печью, с камином-лежанкой.
Можно было бы плюнуть на моду и заказать каких-нибудь певчих птиц. Но постоянная дежурная обслуживания третьего участка зоны Белого Одиночества слишком уж внимательна к Андрею. Она смотрит на него такими требовательными и, пожалуй, красивыми голубыми глазами, словно умоляет: «Ну, пожалуйста, разрешите соорудить вам что-нибудь приятное. Сделайте мне одолжение, дайте такое поручение, чтобы я наконец могла проявить настойчивость, изобретательность, словом, почувствовать себя нужным для вас человеком».
Певчие птицы или сверчок, пожалуй, были бы в самый раз, но они принесли бы с собой новые заботы и новые включения дежурной из третьего участка. А ему сейчас не нужен никто.
Поэтому приходится жить в обыкновенном балке из прессованных древесных плит со стандартными удобствами и стараться не думать об Индии.
Над балком опять прокатился древний звериный рев. Ему немедленно ответил второй, а потом и третий. В тайге творилось и в самом деле нечто необычное.
Весна…
Может быть, пожаловала стая тундровых волков, а может, поднялся из берлоги косолапый. На участке Андрея шесть берлог. И каждая из них может ожить раньше времени.
Не зажигая света. Андрей включил внутреннюю систему телевидов. На экране высветились хмурые ели, бревенчатая первая ферма, переделанная из барака строителей ЛЭП, и первое стадо лосей. Несколько самцов, шесть лосих и девять годовичков. Стадо стояло перед дверями фермы… Самцы тяжело дышали — пар густо валил из их горбоносых морд. Они ворочали сизыми, почти черными глазами, и иногда в них вспыхивали недобрые, злые огоньки — отражения ярких и холодных звезд.
У второй, стандартной, из плит, фермы собрались оба стада — третье и семнадцатое. Они стояли каждое у своих ворот, самцы впереди и отдельно лосихи. Эти сбились в кучу, чтобы прикрыть собой годовичков.
Так было и на остальных фермах. Стада стояли перед запертыми дверями и ждали. Время от времени лоси поднимали вверх свои горбатые добродушно-страшные морды и ревели тревожно и требовательно.
«Что с ними?» — озабоченно подумал Андрей и стал рассматривать снег на подступах к фермам. Он был чист и нетронут — ни волков, ни медведей, ни их следов. Обыкновенные мартовские снега обыкновенной тайги. А лоси ревели и просились на фермы.
Андрей минуту подумал, потом включил прогнозатор погоды.
На экране прошли последние, переданные с метеоспутников кадры и показания приборов.
Температура падала. Падало и давление.
Нажав на клавиши и задав прогнозатору задачу, Андрей не стал ждать ее решения. Он и так понял, что накатывается предвесенняя волна арктического холода. Лоси почувствовали это и пришли к фермам. Они не желают мерзнуть попусту, не хотят бороться с пургой. Они хотят тепла, витаминного корма и соли.
