Колин Уилсон - Философский камень
Позднее для описания бодрствующего ума Литтлуэй изобрел простой и внятный термин: «новизна». Новизна — именно ее мы испытываем в первое утро отпуска, наслаждаясь поэзией или музыкой, Мозгу человека, подобно батарее, свойственны «вход» и «выход». Думая, мечтая, вспоминая, мы осуществляем «выход». Когда же ум пассивен, распахнут настежь, впитывает впечатления, как цветок солнечный свет, — тогда налицо «вход». Порой каналы входа полностью блокируются — утомлением, неврозом; обыденностью, и «новизна» не может к нам проникнуть.
Новизна — принцип жизни. Лишенный ее человек становится подвержен недугу — физическому и умственному — и затем умирает. Именно через это, рассудил я, и умирают все люди. Решить проблему, как поддерживать «входные» каналы открытыми для новизны, и вопрос бессмертия решен. Это была основная идея, подгонявшая наши исследования.
Впрочем, если пытаться вникать в подробности наших исследований за последующие два года, эти мемуары растянулись бы на тысячу страниц. Я должен попытаться суммировать наш подход к проблеме.
Прежде всего, надо упомянуть, что Литтлуэй оформил все необходимое, чтобы я вместе с ним работал в университете Висконсина с сентября 1 969-го по май месяц. Доктор Стаффорд, заведующий кафедрой физических наук, заинтриговался отчетом Литтлуэя о наших экспериментах и предложил мне приехать в университет с лекциями, занятий всего по два часа в неделю. Сам Стаффорд стоял во главе некоторых классических экспериментов с передними полушариями мозга обезьян.
Изначально я полагал, что ответ лежит в передних долях мозга. Это та его область, что расположена непосредственно за глазами, передовая часть передних полушарий. В те дни никто толком не знал, для чего они, передние доли, служат; данные экспериментов выглядели противоречиво. Известно, что передние доли связаны с «высшей деятельностью» человека — сочувствием так , тактом, самодисциплиной и рефлексией, равно как и с моторными функциями. Считалось, что кора передних долей служит, вероятно, неким хранилищем информации. Повреждение этой области, похоже, не влечет за собой ущерба нервной системе. Зафиксирован знаменитый случай: ударом лома человеку пробило череп, повредив кору; пострадавший безо всяких отклонений от нормы прожил еще двенадцать лет, разве что поведение во многом огрубело. Биржевой маклер с пострадавшими передними долями стал хвастливым и бестактным, перестал заботиться о своей семье. С другой стороны, у детей повреждение передних долей мозга сказывается гораздо сильнее, вызывая общую потерю интеллекта. Отсюда, похоже, напрашивается вывод, что передние доли играют какую-то важную роль в детском развитии.
Дети испытывают больше «поэтических» состояний, чем взрослые — «слава и свежесть мечты». Так что можно понять, почему мне запало, что поиск механизма познания ценности должен быть сосредоточен на коре передних долей.
Доктор Стаффорд провел несколько опытов над крысами и обезьянами, проверяя, что происходит, когда передние доли повреждены или отсутствуют. Обнаружилось, что в целом разум остается неповрежденным, лишь в какой-то степени нарушается память. Обезьянам с поврежденными передними долями показывали, как под одну из двух мисок помещается еда, затем на несколько секунд опускалась перегородка, так что мисок не было видно. Когда перегородку поднимали снова, обезьяна часто бралась не за ту миску.
Я сознавал опасность поспешных выводов, но чем глубже задумывался, тем сильнее убеждался, что кора передних долей — это, так сказать, эпицентр поэзии и интеллекта. В конце концов, что так уж отличает поэта от обычного человека? На самой ранней стадии, очевидно, не «талант». Талант развивается в результате определенного поиска — постижения ценности, моментов всеохватной «новизны», свойственных детству, и счастья. Люди в большинстве забывают их; поэты — изо всех сил к ним тянутся и жизнь проводят в их поиске. Это вопрос своего рода памяти — то, что можно назвать «памятью чувства». Более механистическая ее форма контролируется передними долями, обезьян с поврежденными долями можно приучить запоминать, под которой из мисок находится еда, то есть они могут обучаться силой привычки.
Читателям, не исключено, припоминается одна устаревшая операция, известная под названием «фронтальная лоботомия»: за глазное яблоко пациенту вводился скальпель, отделявший переднюю область от остального мозга. На буйных или крайне невротичных это часто воздействовало успокаивающе. Очевидно, они переставали чувствовать, а поскольку чувства были в основном неприятные, это нередко оказывалось больному во благо. К сожалению, от такой операции эти люди становились грубее и тупее, так что в конце концов подобную хирургию пресекли.
Первые шесть месяцев в Висконсине прошли у нас в опытах над обезьянами. Мы пытались установить, в самом ли деле передняя область мозга выполняет какую-то функцию, помимо «складирования» лежалых воспоминаний. Мы проводили опыты над детенышами, взрослыми, престарелыми особями. Подсоединяли электроды к среднему гипоталамусу, искусственно стимулируя центры удовольствия, и проверяли у обезьян чувствительность на такие раздражители; при этом предварительно им вводились наркотики. (Результаты были разочаровывающими; опыты с белыми крысами позднее проходили более удачно).
Через шесть месяцев мы изменили направление экспериментов. Мне не терпелось испытать воздействие гипноза, а это означало, что подопытных надо искать среди людей.
Гипноз всегда интриговал изучающих мозг, видимо, потому, что является свидетельством того, что в период бодрствования наша умственная деятельность ограничена «механикой» мозга. Под гипнозом же человек способен проделывать вещи, невозможные при бодрствовании. Что за скрытые силы нагнетаются гипнотизером? И как?
Я смутно чувствовал, что ответ опять-таки кроется в коре передних полушарий. Первым делом мы провели целую серию экспериментов, чтобы составить общее представление. Техническим навыкам нас обучил знакомый психиатр, имеющий стаж гипнотизера. Мы быстро установили, что от гипноза физических различий в мозгу не происходит. Когда испытуемому, у которого закрыты глаза, говорят, что они у него открыты, он соответственно себя и ведет, огибая препятствия с нехитрой сноровкой лунатика; вместе с тем альфа-ритмы — признак того, что он ничего не видит, — упорно держатся. Когда же глаза у него открыты, а внушается, что наоборот, он опять же ведет себя соответственно, только альфа-ритмы прекращаются. Когда испытуемому внушают, что он спит, типичные для сна ритмы улавливаться перестают.
