Александр Щербаков - Рассказы из жизни А П Балаева
- Да какие тут шутки! - кричу. - Мне бы в голову не пришло! Я думал уже, в крайнем случае, это Синельников мне подстроил, чтобы скрасить отсидку! Клянусь тебе, Володя, отцами космоплавания, что я тут ни сном ни духом.
- С другой стороны, очень жаль, если это не так, - заявляет Володя. Уж очень они все тут умные. Пора бы им подстроить что-нибудь в этом роде для возмущения серого вещества!
- Вот, - говорю, - и займись! А я невинен и приму страдания напрасно.
- Напрасно не примешь, - успокоил он. - Самойловские ребята народ дотошный и понимающий.
Вот так я и влип в эту историю. Анализ показал, что эта проклятущая жестянка находилась под космическим облучением 85+-10 лет, так что о каких-то дурацких выходках не может быть и речи.
Но анализу все равно никто не верил. Все же знали, что я мастак на всякие штуки. "Ну не ты, - говорят, - так тебе!" Синельников видеть меня не мог! Посудите сами, какой разумный человек поверит, что банка чуть ли не в 1920 году загремела в космос, ушла на пять миллионов километров и сто лет сопровождала родную планету в качестве тушеной луны! Не поверит разумный человек и будет прав.
А я? Я про этого проклятого Армора слыхом не слыхал, что он сто лет тому назад свою фамилию на банках рисовал. Я всем твержу, что я тут ни при чем, все мне говорят: "Да-да", а сами глаза в сторону. Только один нашелся, писатель такой, лысый, восторженный, взялся доказывать, что, значит, в 1920 году была предпринята тайная попытка выйти в космос, которая окончилась трагически. Он все уговаривал меня выступать перед школьниками и составить вместе с ним призыв к людям доброй воли о поисках материалов. "Наверняка, - говорит, - Алексей Толстой что-то знал. Я теперь понял, почему он написал "Аэлиту" как раз в те годы!" Послал я писателя к черту! Единственного человека, который мне поверил, сам к черту послал! Ерунда все это! Невозможно, чтобы эта жестянка сто лет в космосе болталась!
Но ведь она же болталась!
Вот вам и "казус Балаева".
И название обидное придумали. "Казус".
СУПЕРСНАЙПЕР
С Оскариком Джапаридзе мы, что называется, одной веревочкой связаны. Парень он заводной, да и меня долго раскачивать не приходится.
Характеры у нас одинаковые, как говорится, гусарские, и потому мы с ним всегда попадаем в разные группы и возимся с разными проблемами. Тут уж ничего не поделаешь. Двое одноплановых исследователей в одной группе слишком большая роскошь, и уж за чем, за чем, а за этим ЭВМ отдела кадров следит неукоснительно. И бегаем мы друг к другу, так сказать, неофициально. В основном, когда надо расшевелить мозги, а заодно доставить себе удовольствие разыграть приятеля.
Я сейчас в восторге. Дорвался наконец до своих любимых люмончиков. О них я, можно сказать, с детства мечтал. Люмоны - это люминофоры с низким порогом возбуждения. Очень удобная штука. Покроешь ими какую-нибудь хитрую медяшку, пустишь ток - и наблюдай себе его распределение, всякие там наводки, взаимоиндукции, переходы, аномалии плотности. Короче, я, как алхимик, гоню люмоны на нашей аппаратуре с помощью тайных заклятий, а электрики за мной ходят по пятам и клянчат миллиграммы.
А Оскарик закопался в таймеры. После первых работ Кошты такая шумиха с этим делом поднялась! Деньги - неограниченно, штаты - какие хочешь, аппаратура - навалом...
Сначала все шло "на ура!", но потом поутихло. Оскарик ходил мрачный, а я, признаюсь, язвил. И повздорили мы крепко из-за моего длинного языка. Здорово повздорили. Полгода не встречались. Ну а потом я все-таки не выдержал. Побежал к нему первый, поскольку понимал, что виноват. Вернее, убедил себя, что виноват. Без него было мне попросту скучно.
Помню, засиделся я тогда у своей печуры, взглянул на часы - уже девять вечера. Вздохнул я - и двинул к Оскарику в его зал.
Вошел - и попятился. Решил, что обознался. Не узнать зала. Все не так, как было раньше. Посредине стоит огромный нистановый тор, а Оскариков пульт сдвинут куда-то в угол. Но пульт все же Оскариков. И сам он, вижу, сидит за пультом, и глаза у него шалые.
Проследовал я к нему короткими галсами, говорю: так, мол, и так, Оскарик. А он мне в ответ:
- Ты, Саня, кончай извиняться. Это все чушь беспросветная. Сейчас я тебе, кажется, такое покажу! Целую неделю энергию прихватывал помаленьку, батареи аж визжат, секунд на тридцать-сорок хватит. Только нужен бы мне хронометр, желательно такой же, как этот. Между прочим, исключительно ради чистой, эстетики. Можно, конечно, и просто цифровой...
А я как раз выписал себе хронометр такой, как у него: размером не больше дедовской луковицы, с актиниевой капсулой и автокоррекцией, запас хода на сто лет. Хотя и цифровой, но молотит через одну десятую секунды. Сбегал я за ним, принес.
- Ты мне, - говорю, - его часом не попорть. Это ведь не какие-нибудь ходики-махалики, это же вершина пензенского производства. Если с ним что случится, мне в снабжение к дяде Васе ходу нет, а Ниночка-измерительша каблучком растопчет мое сердечко, чего я не выдержу.
- Нет, - говорит Оскарик, - жертв и катастроф не будет. Все будет тихо, спокойно, но весьма удивительно.
Вешает он хронометры на паутинках в центре тора один под другим: свой внизу, мой повыше.
- Сверь, - говорит, - и кинопулеметом зафиксируй.
Я сверил: десятая в десятую.
- Порядок, - говорю.
- Ну, теперь гляди!
И врубил он им свои фарады. А хронометры ничего, покачиваются. Я кинопулеметом строчу, в прицел гляжу. Вдруг вижу, что на нижнем десятые вроде бы застыли. Верхний же, как и прежде, работает четко.
- Стой, - сигналю, - хронометр портишь!
- Фиксируй! - кричит Оскарик. - Фиксируй, Саня!
Я фиксирую. Но тут минимальная защита сработала. И замолотили оба хронометра в прежнем темпе. Только гляжу и глазам своим не верю: нижний отстает от верхнего на двадцать девять секунд.
Снял Оскарик блокировку, подошли мы к тору, и тут я вижу, что паутинок к нижнему хронометру нет, лопнули паутинки. А сам он парит свободно, как звезда в небесах. Даже страшно.
Я хвать его! Ан нет. Вокруг часиков что-то плотное, невидимое, размером чуть побольше теннисного мяча.
- Бери-бери, - говорит Оскарик. - Не бойся.
Взял я этот шар и вижу, что внутри него хронометр-то мой!. Я возопил.
- Прости, - говорит Оскарик. - Честно говоря, я сам не разумею, как это получилось. Вниз я вешал свой и очень старался не перепутать. А вообще говоря, ты зря ругаешься. Идет твой хронометр? Идет. И никто к нему не прикоснется и не испортит, потому что закуклить я его закуклил, а как раскуклить, и сам не знаю. Больно много от него энергии надо отводить. А что он отстает на двадцать девять секунд, так это не дефект, Саня, а научный факт.
- Объясни, - говорю, - что ты с ним сделал, ирод!
