Владимир Михайлов - Баллада о сыне из сновидений
- И люди тоже твои? - не удержавшись, спросил я.
- Ну… нет, вообще-то они существуют каждый сам по себе, как и я. Но в таком облике их приходится поддерживать. Иначе ты бы никого из нас не увидел. И ты никогда не увидел бы меня.
- Я ведь вижу тебя, когда ты приходишь в мой сон, - сказал я. - Иначе как бы мог я оказаться тут?
- Скажи, па… а ты думаешь обо мне, когда не спишь? Когда просто живешь?
- Да, - ответил я без колебаний. - Да ты и сам это понимаешь: иначе как бы ты нашел меня среди шести миллиардов человек?
- А что думаешь? И что вы думали обо мне тогда? Вот например: имя для меня вы уже придумали? Мне очень интересно - как бы я назывался. Нас всех такие вещи почему-то очень интересуют. Знаешь, имя - это ведь уже немалая определенность. А то сам не знаешь, как себя называть, чтобы отличаться от других. Вы придумали тогда?
Это было уже сверх моих сил. Потому что никакого имени тогда придумано не было, вопрос «быть или не быть» тогда сразу и молчаливо решился не в его пользу. И я взмолился:
- Не надо об этом, сын. Ну пожалуйста!
- Ну, хоть что-нибудь! - не отставал он. - Столько-то ты можешь сказать?
Ложь во спасение?
- Тебя звали бы Онтиком, - сказал я, презирая самого себя.
- Онтик… - повторил он медленно, как бы пробуя имя на язык. - Знаешь, а мне нравится. Такого никто из нас тут не придумывал - хотя вообще мы часто играем в такие отгадки. А что оно значит, это имя?
- Это, как говорится, уменьшительное. А полное было бы «Леонтий». Старинное имя. У тебя целых два прадеда были Леонтиями. С обеих сторон. В их честь.
- Вот здорово! - совсем по-детски обрадовался он. - Знаешь, я совсем по-другому вдруг себя почувствовал. Как будто я ив самом деле был.
- Ты еще будешь! - сказал я с такой уверенностью, на какую только был способен. - И у тебя непременно будет большая и полная жизнь. Только… звать тебя будут наверняка иначе.
Но он уже запустил свою фантазию.
- Слушай, а может, я смогу им как-нибудь внушить? Насчет имени.
- Может быть, конечно, - сказал я. - Только тогда твои деды и прадеды будут уже другими.
- Слушай, па, - сказал он тихо, - а ты не можешь сделать так… чтобы это снова был ты? Чтобы я появился у тебя - то есть от тебя, конечно. Вот было бы здорово!
Он не сказал «клево»: в его времена - в наши с ним времена - жаргон был другим.
- Мало надежды, сын, - признался я откровенно. - Ты знаешь, сколько мне лет - там, в жизни? Да и для этого, как ты знаешь, нужны двое, а я - один.
- Но хоть попробуй, а?
- Попробую, - согласился я, хотя знал, что ничего подобного делать не стану - в его же интересах. Но если такое обещание поможет ему существовать здесь - пусть. Сейчас-то он все еще мой сын - хотя и не в жизни.
- Ух ты! - Это прозвучало восторженно. - Слушай, почему ты раньше не придумал этого?
- Раньше мы с тобой ведь не встречались здесь. Поэтому и мыслей таких не возникало.
- Но ты сам сказал, что думал обо мне. А что думал? Как?
- Я жалел, - сказал я откровенно. - И никогда себе этого не прощал.
- Без меня тебе одиноко?
- Наверное, мне тебя не хватает. Хотя я не один на свете, у меня есть прекрасная дочка - умная, добрая, красивая. Кстати, о матерях. Когда эта девочка возникла - ну, вот так же, как ты тогда, - с ней могло случиться то же, что с тобой, только не потому, что кто-нибудь этого захотел, это ведь, бывает, случается и от болезни, или же возникший сам сомневается, стоит ли ему продолжаться. И вот это ей грозило, потому пришлось обратиться к врачам, и врач сказал, что все исправит в два счета - вычистит, это так называется. На что ее мать сказала: «Попробуй только - убью тебя тут же на месте!» - так сказала, что он поверил. Она не вставала с постели все время, сколько нужно было, чтобы дочка нормально вошла в наш мир. Поверь мне, сын, таких матерей куда больше, чем других, которых вы тут поминаете.
- Но мы-то знаем лишь тех, из-за кого тут оказались. Слушай, па, а как ты думаешь - я не могу навестить эту мать во сне? Ну, как тебя. Она не испугается?
Я покачал головой:
- Не можешь, сын. В том, нашем мире ее больше нет. Как и той, что не родила тебя.
- Я понял, - кивнул он. - Она - в высшем мире, да? Мы тут о нем знаем очень мало. Хотя многие из них попадают сюда, к нам - но они ничего не рассказывают, потому что перестают что-то помнить, они, как и мы, уходят в вашу жизнь, - они называют его местом испытаний, такие ощущения у них остаются от предыдущего опыта, но только ощущения, ничего конкретного. Так что о предстоящем они знают еще меньше нас, кто еще ни разу там не был.
- Ты так уверен, что не был?
Он снова взялся двумя пальцами за подбородок; похоже, это движение было у него изначальным, корневым, мы сказали бы «врожденным» - если бы дали сыну родиться.
- Ну… никакой памяти. - Он покачал головой совсем по-человечески. - Даже в ощущениях. Хотя, может быть, так и нужно? Это ведь не нам решать.
- И не нам, конечно. Все мы - в витках великой спирали. Прежде - сейчас - потом. И снова: прежде…
- А у нас получается: прежде - и опять прежде. Когда мы об этом думаем, то обида - или как это назвать - становится еще сильнее: нам ведь помешали подняться еще на виток. Осадили. Без нашей вины.
- Сын, - сказал я, чтобы как-то разбавить горечь его мыслей, - но ведь это не конец. Ты и сам знаешь, что конца не бывает, есть лишь вечное преображение. И я надеюсь, что в следующий раз, когда тебя пошлют, все получится прекрасно и твое «сейчас» окажется счастливым - хотя бы чтобы возместить тебе то, что случилось в прошлый раз.
- Я понимаю, - ответил сын. - Особенно, если у тебя получится. Знаешь, в следующий раз, когда ты меня навестишь, ты уже сможешь рассказать мне, что тебе удалось сделать для нашего замысла. Ладно? Ты ведь сможешь, если захочешь.
- В жизни возможно все. Как и за ее пределами, - ответил я уклончиво.
- Здорово! - еще раз обрадовался он. И тут же вздохнул: - Па, тебе пора. Мои силы кончаются. Сейчас все вокруг начнет таять, и… тебе не надо этого видеть. Вот машина - они тебя отвезут, как всегда. Я тебя люблю, па. И всегда буду…
- И я тебя всегда буду любить, сын.
- Скажи: «Онтик»!
- Всегда, Онтик!
- Жди - я позову тебя скоро!
Но он больше не позвал меня. И ни разу не пришел ко мне во сне. Хотя прошло уже почти три года после этого свидания.
Причина, думал я, может быть лишь одной: его призвали - и где-то, у кого-то он уже родился. Я всей душой верил, что родился: слишком уж неоправданной жестокостью было бы - еще раз отлучать его от жизни.
Тем более, что и выходя из дому, и в особенности прогуливаясь в парке, я видел много их - в колясках, на руках, на собственных, еще очень неуверенных ножках. Я не знал статистики, но это внушало надежды.
Я внимательно глядел на них, а иные из них порой разглядывали меня с определенным интересом. Как и все остальное, возникавшее в их жизни: игрушки, собак, деревья, цветы. На мне их взгляды не задерживались. И правильно: зрелище не самое интересное.
