Иван Ковтун - Азиатский аэролит
В наступление!
Клавдия Марковна не спала, когда муж вошел в спальню. Он наклонился, поцеловал ее в лоб, подумал немного и тихо спросил:
Клавуся, не припомнишь, когда именно Виктор Николаевич уехал в Америку?
Месяц назад.
Спасибо. Ты завтра напомни мне, чтобы я письмо написал, хорошо?
* * *
И скажут же такое: будто человек в сорок (с лишним) лет не способен бегать, суетиться и по-молодому гореть!
Если бы все петли и концы, которые профессор Горский проделал в последние дни по строго распланированному Ленинграду, измерить и составить вместе, получился бы приличный отрезочек, длиной не менее чем в сотню километров.
Все учреждения приветствовали намерения дорогого Валентина Андреевича, восторженно ахали, а когда он рассказывал о таинственном «небесном камне», чуть ли не хлопали в ладоши — но как только он, от имени Академии, заикался о средствах (каковыми, к сожалению, Академия не располагает, твердил он), все с удивительным единодушием сочувственно вздыхали и говорили: «Ах, как жаль, что в наших сметах не предусмотрены эти суммы».
Трижды созывала собрания комиссия экспедиционных исследований. Говорили о срочности дела, о необходимости экспедиции, о мировом научном значении этого вопроса и трижды, дойдя до проклятого слова «деньги», президиум беспомощно разводил руками, пожимал плечами и не знал, как поступить.
Для верной постановки дела нужно было провести сложную и трудную, учитывая условия местности, воздушную фотосъемку. Обязательно требовались магнитометрические снимки. В переводе на язык цифр это означало: нужны десятки тысяч рублей. Без помощи других организаций Академия была бессильна.
Несчастную смету сократили и безжалостно почеркали. Профессор молчал — он был готов на все. Согласился на самый мизерный минимум, который представлял собой восемь тысяч, возлагая в душе большие надежды на доходы от лекций. Его утешали, что это, так сказать, только почин, и обещали в дальнейшем золотые горы.
Но когда дошло до минимума, оказалось, что Академия не может ассигновать и этих денег. Тогда пришлось обратиться в Совнарком за специальной дотацией.
Профессора Горского лично командировали в столицу. Не теряя времени, на другой день профессор собрался в дорогу.
Проснулся профессор Горский уже под Москвой — бодрый после сна и отдыха. Полежал немного, заложив руки за голову и, вспомнив, что сегодня должен быть у наркома, почувствовал, как внутри приятно и страшновато защекотал знакомый холодок воодушевления. Быстро стал одеваться.
Поезд мчался среди высокой зеленой посадки, а когда случались просветы, на мгновение проступал безмятежный осенний пейзаж.
Вагон мягко покачивался, скрипели рессоры, колеса выстукивали свой привычный и знакомый ритм.
Горский заказал чай. В купе, кроме него, никого не было, а значит — можно спокойно подумать в одиночестве.
Неторопливо помешивая чай, смотрел в окно и пытался представить себе аудиенцию у наркома. «Крепись, Горский, от этой аудиенции зависит, по крайней мере сейчас, — все. Любопытно, с чем ты вернешься домой? Очень любопытно!»
За окном начали пролетать отдельные здания, потом — все чаще и чаще — и профессор узнал окраины Москвы.
Торопливо поднялся, привычным движением пригладил волосы и начал собирать вещи. Поезд, размашисто набрав ход к концу пути, начал мягко сбрасывать скорость и через несколько минут остановился под длинной крышей Октябрьского вокзала.
Профессор, прищурив глаза от ясного и холодноватого осеннего солнца, вышел из здания вокзала и перед тем, как окрикнуть извозчика, остановился на минуту на лестнице, улыбнулся солнцу, набрал в грудь побольше воздуха и подумал: «Ну, пойдем, профессор…»
* * *
Комнату устилал мягкий ковер — большой, на весь пол — единственное украшение простого, без лишней вычурности кабинета. Серые строгие стены были увешаны множеством диаграмм и схем. Слева, у стены, длинный стол, покрытый красным тяжелым сукном, а вокруг — ровным, строгим рядом — простые дубовые стулья с высокими спинками.
И только в самом конце комнаты, у громадных окон стоял на низких ножках коричневый письменный стол.
Нарком сидел, сгорбившись, по ту сторону стола, видна была лишь его русая большая лобастая голова и худые острые плечи. Услышав шаги, он медленным движением поднял голову, и на профессора глянуло утомленное каждодневной усталостью, почти землистое, с рыженькой бородкой и усиками лицо. Карие живые глаза пристально осмотрели Горского.
Профессора в первую минуту поразила колоссальная портретная несхожесть наркома. На портретах представал видный мужчина со смелым, вдохновенным лицом. Но сейчас за столом сидел уставший, маленький, худощавый и серенький человек (серый поношенный костюм усиливал это впечатление), самый обычный и подобный тысячам других людей.
Профессор Горский? — тихо спросил нарком и, не дожидаясь ответа, гостеприимно указал рукой на твердое дубовое кресло. — Прошу садиться. Вы по делу Академии?
Профессор молча поклонился и подал письмо.
Нарком прочитал и снова поднял голову; неожиданно лицо его засияло, зрачки карих усталых глаз заинтересованно заискрились и все лицо его приняло приветливый и дружеский вид.
Это в районе Подкаменной Тунгуски за Кежмой, если не ошибаюсь? — неизвестно почему обрадовался нарком.
Профессор удивленно поглядел на него:
Вам, кажется, известны эти места?
Слишком знакомы, профессор, слишком, — улыбался нарком.
Профессор догадался и с искренним уважением сказал:
Каторга?
Вы угадали. О, профессор, это прекрасные и страшные места — советские джунгли. А вот интересно, вы уверены, что найдете что-то?
Будем надеяться, что найдем… — осторожно ответил Горский.
Нарком вдруг откинулся на спинку кресла и засмеялся молодо, по-мальчишески.
Вы поверите, задор берет, — хочется поехать посмотреть. А что, если с вами поехать? А? Что вы на это скажете? А?
И профессор Горский, который умел владеть собой, как заправский актер (привычка лектора), очарованный простотой и радушием, растерянно и сбивчиво пробормотал:
Что же, прошу… конечно, рад… очень…
Нарком прищурился и почесал рукой макушку.
Хорошее дело — помечтать. Ну, ничего. (У наркома погасли в зрачках искры). Весной думаете идти? Вы были там? О, это хорошо! А вот интересно — пожалуй, колоссальная штукенция? А? Примерно?
О, это совсем другое дело. Может ли быть для профессора разговор занимательней, чем об аэролите? И ученый, полный гордости, важно промолвил:
Это грандиозный аэролит, первый в мире по размеру. В нем около полсотни миллионов тонн.
