Роберт Рид - Убить завтрашний день
Он каждый день становится вдвое больше; к концу недели появляются ручки и ножки. Растет он не как человеческий зародыш, но это, возможно, влияние жидкости или искусственных генов. Или бесчисленных поколений, целой эволюции, отделяющей его от меня.
Женщина дрожит и плачет.
— С ним всегда должен оставаться один из нас.
Это на случай разных непредвиденных осложнений.
— День и ночь! — причитает она.
Я прихожу к мнению, что надо уступить ей ночную смену.
— Это наше дитя, — заявляет она, с фантастической безапелляционностью повторяя то, что слышала от Голоса. — Ты видишь, дорогой, какой он хорошенький?
Но он мне не сын и не внук. Меня так и подмывает рассказать о своих снах про Африку и про причуды времени, но рассудок подсказывает, что этой женщине такие сны не снятся.
— Разве не хорошенький? — пристает она.
— Хорошенький, — неубедительно соглашаюсь я.
Но ей достаточно одного словечка. Она кивает, улыбается, на лице загорается радость.
Мне снится, что прошлое — это море. Я в настоящем: стою на низком берегу и небрежно перебрасываю через плечо песчинку. Место ее падения в воду невозможно заметить, но в ответ поднимается целая волна, беззвучный всплеск сменяется ревом наступающего на меня вала.
Что делать? Убегать в будущее? Но с каждым шагом будущее становится настоящим, да и не могу я далеко убежать — волна достанет меня и утопит, прекратив мое существование.
Впрочем, один способ все же есть. Подобраться, согнуть колени и ждать. Ждать, а потом прыгнуть. При должном старании и отчаянном бесстрашии я смогу перепрыгнуть волну, не замочив ног. Упаду снова в спокойное прошлое, породив новую всесокрушающую волну, но сохранив себе жизнь.
Спастись любой ценой!
Наш «ребенок» день ото дня все меньше походит на дитя.
Даже женщине все труднее разыгрывать гордую родительницу.
Скорчившийся в позе зародыша гражданин будущего больше напоминает мужчину средних лет, этакого толстячка, неприлично волосатого и погруженного в сон.
Я поневоле обращаю внимание на непомерную величину его головы.
Я остаюсь с ним один на один по утрам, а потом под вечер. От нечего делать я стерегу его покой, а также все многочисленные гудящие и пикающие датчики. Я усматриваю иронию в том, что жизнь этого будущего сверхчеловека может оборваться в любой момент из-за поломки элементарнейшего механизма. К его выращиванию должна быть подключена вся Земля, не меньше. Все до единого люди, все ресурсы вовлекаются в некую безупречную схему. Это ли не вторжение! И как при всяком вторжении, успех куется на плацдарме.
Будущее делает попытку перепрыгнуть через собственное истребление, предусмотрев все возможные огрехи.
И я начинаю замечать, что Голос, занятый общением со своим суперменом, все меньше обращается ко мне.
Только по ночам меня не покидают сны, в которых совсем другой голос демонстрирует чудеса, превосходящие все, что мне доводилось видеть в жизни.
Разносчик стал появляться нерегулярно и не так часто, как раньше.
— Экономия горючего, — говорит он со своей обычной улыбочкой, в которой теперь заметна насмешка. — Заранее прошу прощения: больше не будет ни мяса, ни яиц.
Видимо, это забота о нашем здоровье. Или пришельцы — вегетарианцы?
— Позвольте взглянуть на вашего, — просит парень, впервые пересекая порог нашего дома. Он не ждет разрешения, а сразу подходит к ванне и смотрит на спящего. — Интересно, каким он будет?
Я не имею об этом ни малейшего понятия, и это меня тревожит.
— Уверен, что он отблагодарит вас за помощь.
Я нервничаю. Правила категорически запрещают любые визиты. Что, если женщина проснется раньше времени и застанет гостя? Что, если на меня донесет сосед? Я трогаю его за плечо, пытаюсь оттеснить к дверям, спрашиваю шепотом:
— Что интересного вы видели в последнее время?
Он говорит про какие-то гигантские машины, которые укатили на север. По ночам там загорается яркий свет, доносится грохот, что подтверждает слухи: как он слышал, там ведется строительство нового города.
Я спрашиваю, что за люди построили эти огромные машины. И куда подевались они?
— Их перевели. Где-то всегда идет работа. Постоянно.
Он улыбается. Его взгляд пытается что-то мне подсказать.
Когда мы оказываемся в дверях, парень останавливается.
— Раз в неделю, — говорит он напоследок. — Не знаю, по каким дням. И ни мяса, ни яиц. А хорошенький у вас мальчуган. Просто прелесть!
Я ежедневно принимаю в подвале душ. Экономно расходуя мыло, я уже полгода умудряюсь ходить чистым. Одежда так плохо сидит на мне потому, что она чужая, из стенных шкафов и гардеробов. Перепачкав все вещи, я вывешиваю их на солнце, устраивая световую и тепловую чистку.
Одно время мне хотелось казаться женщине привлекательным, и сначала она относилась к этому благосклонно.
Но теперь у нее появились сомнения насчет секса. Она все время отвлекается, то и дело бегает к приборам, все чаще жалуется на усталость и отсутствие влечения. Наличие ребенка-мужчины делает ее раздражительной. Я бы не возражал, чтобы она забеременела, хотя, конечно, беременность вызовет проблемы. У нее и так есть, о ком заботиться. Но потом я сообразил, что раз Голос может обращаться прямо к сознанию, врезаясь в мешанину переплетенных нейронов, то почему бы ему не воздействовать на органы и железы и не усыпить наши непоседливые сперматозоиды и яйцеклетки?
Однажды ночью я просыпаюсь в одиночестве и испытываю желание. Я спускаюсь вниз и говорю ей об этом, но получаю резкий отказ. Она стонет, закатывает глаза, едва не лишается чувств.
— Я не могу заниматься этим!
Нашей близости настал конец — теперь я в этом не сомневаюсь. Одновременно меня охватывает грусть и чувство облегчения, потому что ощущаю себя свободным.
С утра следующего дня женщина спит в гостиной, постелив простыню прямо на сияющий жесткий пол. Меня она больше не оставляет на посту одного. Рядом с дверью она поставила ведро для отправления естественных нужд. В редкие моменты, когда она смотрит на меня, ей не удается скрыть презрение.
Я вижу свой последний разборчивый сон.
Я стою на берегу, на бесцветном песке, а на меня с ревом наступает вал сверкающей океанской воды. Вдруг появляется женщина. У нее, как у мужчины в ванне, удлиненный череп, свидетельствующий о сверхинтеллекте, но лицо совершенно человеческое, выражающее смесь страха и сочувствия, а также недюжинную силу, порождаемую убежденностью.
— Мы считаем, что они не правы, — начинает она. — Пожалуйста, не забывайте это. Не все мы такие, как они.
