Алексей Корепанов - Раздумья Атланта
- Но только в пределах разумного, - улыбнулся я.
Алена разжала руки, легонько оттолкнула меня и отодвинулась к краю дивана. Сказала со вздохом:
- Вот наконец ты и показал свое истинное лицо.
Все это, конечно, было шуткой, но я вдруг почувствовал себя жлобом и скрягой. И ведь даже цветы, сукин сын этакий, дарил уже не при каждой встрече. Эх, рыцарь и кавалер наших дней, котяга занюханный - лишь бы потрахаться ему! Не котяга, а котяра...
Я притянул ее к себе, забормотал, зарывшись носом в ее волосы:
- Прости дурака, Аленушка! Это мне шампанское по мозгам вдарило, а они у меня и так набекрень... Подарю все, что пожелаешь.
- Ты это серьезно? - Голос Алены внезапно прозвучал очень строго, но я все-таки надеялся, что она просто развлекается и не будет требовать луны с небес и прочих недоступных вещей.
- Серьезно, Алечка. Говори, чего твоя душа желает?
- Хорошо, - быстро ответила Алена, и я по-прежнему не уловил даже намека на игривую интонацию. Она подняла руку и показала на стену. - Тогда подари мне свое блюдо.
Я замер. Слова Алены оказались для меня полнейшей неожиданностью.
Блюдо было семейной реликвией. Я помнил его с детства, с тех еще времен, когда мы жили в старом доме с высокими потолками, сырыми стенами и очень холодными полами; тогда оно стояло в кухонном буфете, подпертое горкой тарелок. Иногда я вынимал его оттуда и рассматривал причудливые узоры, покрывающие слегка вогнутую поверхность. По словам мамы, блюдо переходило из поколения в поколение в мамином роду и его всегда передавали последнему наследнику. Откуда оно взялось и в чем, собственно, заключалась его ценность, мама не знала. Никаких преданий на сей счет до наших времен не дошло, но от своего отца (моего деда, умершего, когда я еще не появился на свет) мама слышала, что за сохранность реликвии можно не беспокоиться; были в прошлом случаи, когда блюдо похищали вместе с другими вещами, но потом оно непременно возвращалось к владельцу.
Все это, конечно, являлось устным народным творчеством чистой воды, но нисколько не уменьшало значимость реликвии - ведь не зря же мои прапрадедушки и прапрабабушки завещали своему младшему сыну или своей младшей дочери не продавать и не отдавать блюдо. То же самое говорила мне и мама... Конечно, никакой такой особенной ценности блюдо не имело (показывал я его разбирающимся в этих делах людям), и было оно, скорее всего, самым обыкновенным ширпотребом восемнадцатого или девятнадцатого века - но чем измеряется ценность вещи? Что более ценно: новенький "мерседес" в твоем гараже - или чудом сохранившийся плюшевый медведь с оторванным ухом, без которого ты в детстве не ложился спать?.. Реликвия есть реликвия - и кто знает, не хранит ли она частицы душ предков, не приносит ли счастье в дом? Хотя какое там счастье... Отец умер от сердечного приступа, не дожив до пятидесяти, мама болела долго, угасала мучительно... И угасла... Дочка моя единственная больше не живет со мной в этой квартире...
Алена ничего про блюдо не знала. Она вообще никогда им не интересовалась, принимая, наверное, за простое украшение, этакую декорацию, призванную хоть как-то оживить неприглядный вид давно нуждающихся в замене обоев. И надо же такому случиться, что именно сегодня она случайно обратила на него внимание, а тут как раз получился у них этот разговор...
- Понимаешь, Аленушка, - смущенно начал я, - это у меня от мамы осталось. Оно должно всегда оставаться в нашем роду...
Алена внезапно обхватила меня за шею обеими руками, привлекла к себе, и моя голова оказалась на ее груди.
- А разве я против, Андрей? - Она опять говорила очень серьезно. Тут ведь многое и от тебя зависит.
Намек был, как говорится, налицо. Не намек даже - только последний идиот не догадался бы, что имеет в виду Алена, а я себя идиотом не считал. Во всяком случае, последним. И было бы совершенно неуместно отделаться здесь какой-нибудь шуточкой.
Да, действительно, я мог подарить это блюдо Алене и все-таки потом оставить его у себя. У нас с ней. Для этого нужно было сделать Алене предложение - срок, отпущенный мне на сомненья и раздумья, кажется, истекал...
Она молча лежала и ждала моего ответа. Я поднял голову, сел. Разыскал свои трусы под скомканной простыней, надел и подошел к письменному столу. Алена продолжала молчать. Что ж, она свое сказала. Теперь дело было за мной.
Я снял блюдо с гвоздя и в который раз всмотрелся в его узоры и бегущие по кругу полустертые знаки-закорючки - то ли орнамент, то ли буквы неведомого мне языка. Однако в комнате уже сгущались сумерки и я направился к распахнутому окну, как будто именно в этот раз должно было открыться мне значение этих узоров и закорючек. Пора, пора было решаться...
Держа прохладное блюдо на ладони, я отодвинул штору и машинально бросил взгляд во двор - как там мой "Агасфер"? И чуть не выронил реликвию. В следующее мгновение я по пояс высунулся из окна, уставившись на ту, что направлялась к ступенькам подъезда и замедлила шаги, увидев меня.
- Алена!.. - сдавленно воскликнул я, потому что это была именно она; я ощутил вдруг, что со мной или с миром вокруг меня творится что-то неладное. - Алена...
Как?.. Откуда?.. Почему?.. Что за фокусы?..
Чувствуя, что в голове моей все пошло наперекос, я стремительно съехал с подоконника назад, в свою комнату, слыша там какие-то звуки, и повернулся к дивану. И, кажется, вновь просипел:
- Алена...
Она, голая, пробежала через комнату, задев стул со скомканной желтой блузкой, и выскочила в прихожую. Там раздался непонятный громкий треск - и все стихло. Я, совершенно сбитый с толку, все ждал, что вот-вот хлопнет входная дверь - но она так и не хлопнула.
А потом в прихожей простучали каблучки и в комнату вошла Алена. Которую я только что видел из окна. Одетая. Я почти ничего не соображал, лишь мелькали в моей голове какие-то обрывки мыслей о галлюцинациях и выпитом под видом шампанского отвара из мухоморов. Я продолжал стоять у окна в одних трусах и таращиться на Алену в красном жакете и черных брюках (точно такие же лежали на стуле), а она мгновенно осмотрела комнату с остатками ужина на столе, фужерами на полу, желтой блузкой и диваном с разбросанными подушками - и, кажется, покачнулась, увидев белые женские трусики на паласе. Не успел я и слова сказать, как она подлетела ко мне и с размаху влепила пощечину.
- Ах ты гад! Значит, Маринка не ошиблась! - Глаза ее сверкали и были уже полны слез. - А я-то, дура, думала...
Она с ненавистью толкнула меня в грудь, так что я чуть не сел на подоконник, и бросилась из комнаты. И на этот раз входная дверь хлопнула. Очень громко.
Это, наконец, вывело меня из столбняка и я, выпустив блюдо из рук, устремился вслед за ней.
