Рафаил Нудельман - Разговор в купе
- Я почти перестал тебя понимать, - неожиданно произнес он. - Ты ввел какие-то свои термины, не объяснил их, а- теперь строишь концепцию - из чего? Что такое твое "рационалистическое знание о мире"? Что такое в конце концов эта пресловутая "гипотеза"? Все это общо и расплывчато. Я мог бы привести десятки примеров, не лезущих в эту схему.., - Это не удивительно. Коль скоро я сам могу их привести... Тебе нужна совершенная истина, но...
- Нет, это тебе, я вижу, нужна истина в последней инстанции. Но это же нелепость. Ты не замечаешь, что сам начал загонять фантастику в узкие рамки определений? Вся беда в том, что ты берешь нынешнюю фантастику, как единую статичную картину. Миг литературного процесса отождествляешь с процессом, стираешь исторические грани. Фантастика многообразна, это ты уже вынужден был признать. Но она еще ведь и развивается!
- Ясно. Ты хочешь мне сказать, что научная фантастика вообще не могла появиться до тех пор, пока наука...
- Я не собираюсь повторять Днепрова. Я хочу лишь вдохнуть в твою схему жизнь, развитие. Подумай - фантастический прием бытует давно. Сказано ведь - "и весь Шекспир быть может только в том, что запросто болтает с тенью Гамлет...". А Макбет - с ведьмами. А Евгений - с Медным всадником, Иван Карамазов - с чертом. Или ты думаешь, что все дело в религиозности Достоевского или Шекспира?
- Ну, знаешь! - возмутился я.
- То-то! Верно, что есть проблемы, не укладывающиеся в реальную модель. Но у тебя это сильно смахивает на несуществующие проблемы. Как раз напротив - уже существующие. Существующие в логическом абстрактном мышлении человека, если хочешь - человечества. Иначе - какое б это было познание действительности?! И это есть, по-моему, идеи в их чистом виде. Пушкину нужно было столкнуть маленького, "простого" человека с идеей самодержавия и насильственного прогресса. Не с живым Петром - это уложилось бы в обычные рамки. Нет, с обнаженной сущностью того грандиозного явления, которым был в истории России Петр. Эта сущность не находит себе места в реальном времени и пространстве реальных событий...
- Сущность неотделима от явления! - назидательно произнес я.
Он прищурился.
- Начнем старый спор - где существуют общие понятия?
- Да нет, - откликнулся я.- Я ведь именно это и имел в виду: проблемы выламываются из реальности, как кости из мяса. Чем выше поднимается мысль по ступеням обобщения, тем выше литературная иерархия: аллегория, символ, фантастика как прием - это то, о чем ты сейчас говорил. Наконец, становление фантастики, как метода.
- Да, - перебил он, - но ведь и на. этом этапе - свои ступени. Уэллс, Беляев, А. Толстой в своих моделях чаще всего не очень далеко уходят от существующего. Ибо они решают проблемы, рождаемые философией науки своего времени, по характеру чаще социологические, сатирические, иногда чисто познавательные...
- Ну, насчет Беляева я не согласен. Мир Беляева только очень похож на существующий, но в действительности так же далек от него, как мир А. Грина. Ведь беляевский мир - это же сказочный мир, переодетый в современные костюмы...
- Хорошо, если уж говорить о сказке - она была первой попыткой как-то объяснить мир, увидеть за явлениями - их причины, их сущности. Если хочешь - это была своеобразная донаучная философия мира, донаучная наука. И фантастика, впервые зародившаяся именно в сказке, в мифе, уже и тогда была - в широком смысле слова - научной, была связана с общей картиной мира. Меня другое интересует: с развитием науки возникают новые проблемы, еще более абстрактные в соответствии с общим направлением ее развития, и тут уж становятся необходимыми модели "чистого" несуществующего, преобладающие в современной фантастике...
- Ты, видимо, прав. Мы все дальше продвигаемся в познании общих закономерностей, сущностей нашего бытия и бытия природы (это гигантское поле науки в узком смысле слова), и стремление литературы освоить это колоссальное неразведанное пространство - не оно ли влечет за собой растущую роль "условности" в литературе двадцатого века? И ведь любопытно, что параллельно с этим мы наблюдаем стремительный рост фантастики от приема к художественному методу познания, и...
- Эк тебя занесло! - Он как-то странно посмотрел на меня, Фантастика, потом литература вообще, потом ты еще примешься основной вопрос философии решать... Нет "условности" вообще, есть конкретная условность. Она диктуется проблемой. Можно вдвинуть одно время в другое - так делал Уэллс. При этом наложении некоторые сущности нашей эпохи обнажаются в противопоставлении необычайно резко. Можно осуществить пространственное наложение, разместив несуществующий мир в существующем, как у Свифта. Иногда достаточно ввести в существующий мир только пороховой шнур гипотезы, чтобы взорвать привычные, устоявшиеся картины, слежавшиеся пласты представлений и открыть под ними заветное искомое. Разве не так сделал Чапек? Ты прав, все это фантастика, но разная. Разная по уровню развития, по целям, а стало быть - и по средствам. А цели, равно как и средства, дает время, история.
- Что ж, тогда выходит, что перед неведомым стоит не герой фантастики, а ее читатель?
- По-моему, в этом соль. Иначе она не была бы искусством. Неведомое это то, что уже осознал фантаст и еще не знает его читатель. Сложность фантастики в том, что ее интересует не показ читателю явлений и, скрытых за ними сущностей, а более или менее прямой показ сущностей, да и то не всяких. Свифт и Чапек, Уэллс и Леи бьют с маху по всему миру в целом, по всей истории человечества, идут не от клеточки организма к целому, а наоборот.
- Что ж, готов согласиться с такой трактовкой моего "рационалистического знания о мире". Мне вспомнилось хорошее слово "остраннение".
- Представить привычное странным, как бы чужим, неожиданным, и оттого заставить увидеть по-новому?
- Да. Так происходит в робинзонадах - каждая вещь, каждое человеческое действие, атомы существования кажутся увиденными заново. Фантастика сплошная робинзонада, ее необитаемые острова - ее модели. Она остранняет нашу политическую, этическую, бытовую действительность, беря их в главном, в целом...
- Красивости! А что остранняет обычный научнофантастический рассказ? Ты опять ударился в крайности!
- О нет! Как раз это-то просто. В рассказе все проще: гипотеза есть гипотеза и неведомое есть просто неизвестное. Читатель осваивает какой-то кусок научной действительности, кусок того мира, в котором живет, не подозревая о нем, как Журден не подозревал, что говорит прозой. Наш герой привык к миллиардам электроновольт и световым годам, привык, не успев осознать. Вот их-то и остранняет рассказ.
- Натянуто. Начал ты проще и верней: гипотезы фантаста вводят читателя в мир рационалистических понятий науки. В тот мир, который не выразить через реальный быт - ну, хотя бы потому, что в жизни ты не сталкиваешься ни с бесконечностью, ни с электронами, ни с загадкой времени или энтропии.
