Роман Суржиков - Второй закон
Легок на помине, братец вошел в кают-компанию, присел, укоризненно глянул на меня.
— Зачем ты с нею так?
— Слух у меня плохой. Если бы слышал, как она вошла, — обернулся и сказал бы то же самое в лицо. А так, действительно, некрасиво вышло.
— Витя, ну почему ты ей не веришь?
— Есть ряд причин. Главная та, что все это — чушь собачья. Не рискнул бы никто ее насиловать, тем более, в селении, где все друг друга знают. Лишат его довольствия за такие штуки — что тогда будет делать? И убивать бы не стал, даже грозиться. Не убивают теперь людей, не случается такого! Особенно из ревности. Ладно бы еще за антибиотики или еду… Хотя на самом деле, даже за еду не убивают — с тех пор, как ввели распределение.
Ник вздохнул, отвел взгляд.
— Не знаю, брат… По-моему, хорошая девушка — красивая, неглупая. Искренняя… ну, мне так показалось…
Я усмехнулся:
— Я же не спорю, что хорошая. Ничего против нее не имею. Ну врет она — так и что? Понимаешь, по правде, мне безразлично, откуда она взялась и кто такая. Пока выздоровеет, пусть остается у нас. Захотите — пусть и дольше остается. Мне-то что…
По логике, Ник должен был обрадоваться, но он почему-то насупился.
— Тебе все безразлично, Витек…
— Ладно, — сказал я, — поговорили. Схожу за продуктами, а то из еды только чай да майонез.
* * *Мы с братом живем в корабле. Яхта первого класса, зовется "Забава", припаркована на площади Галактики, то есть в трех кварталах от Центра. Понятно, никуда летать мы не собираемся. Даже просто запустить двигатели — это уже сумасшествие. Но жить в яхте очень удобно: герметичный корпус, отличная система терморегуляции, автономная циркуляция воды, собственный реактор, что тоже немаловажно, если учесть ежедневные перебои с энергией. Странно, но других претендентов на эту фешенебельную квартирку не нашлось: люди сочли естественным, что бывший звездолетчик Одинцов обитает на борту корабля.
Под днищем между стойками шасси достаточно места для нашего транспорта. Пармашина — специфическое средство передвижения, диковинка нашего города. Могу поспорить: ни в одной точке Малого Магелланова Облака такого больше нет. Чтобы привести машину в движение, нужно два ведра воды и кубик льда. Вода заливается в две емкости, разделенные тонкой стенкой. Кубик льда бросаешь в одну из них. Возникает термический перекос и, естественно, нарастает со временем. Минут через десять вода в одной из емкостей вскипает, пар под давлением начинает вращать турбину. Вуаля — поехали! Запас хода, правда, невелик: километров через пятьдесят либо в рабочей емкости вода выкипит, либо в балластной — замерзнет. А этого допускать, конечно, не стоит, если не хочешь покупать новый движок.
Генератора на пармашине нет, потому вместо электрических фар в "глазницах" сияют два ледяных светильника. Левый уже подсел — газ поостыл и светится желтым вместо белого. Так что когда ведешь, кажется, будто машина чуть косит вправо.
Я залил воду в баки (мы не держим машину заправленной, чтоб не случилось спонтанного перекоса), бросил ледяшку и сел ждать, пока мотор прогреется. Были сумерки… Впрочем, в нашем районе всегда сумерки. Это в Центре почтенный наш Павел Петрович учредил день и ночь: огромные светильники на мачтах то закрывают заслонками, то открывают. Но толку в этом мало, по-моему: вверху все равно серое небо, всегда серое — что "днем", что "ночью". Разница лишь та, что "днем" из-за светильников возникают тени, а "ночью" их нет.
Одно время я пытался понять, отчего же небо серое, а не белое или черное, или синее, как должно быть по законам физики. Какими свойствами обладает барьер над нашими головами, что цвет его видится нам как серый?.. Помню, некий институтский умник мне даже пытался растолковать, почему так. А через месяц он умер. Скверно умер — выпил непрогретого молока и сварился изнутри. Не таким уж хорошим он был физиком — понял я и забыл объяснение про небо…
Стрелка манометра коснулась риски, я дал пару и тронулся с места. От площади Галактики по проспекту Барковича всего пара кварталов до ближайшего распредпункта. Сергей Львович — старший раздатчик — дружелюбно улыбнулся мне, восседая за прилавком в высоченном самодвижном кресле.
— Добрый денек, Виктор Андреич!
— Да так себе денек, Сергей Львович… Не лучше остальных.
— Ну, эт вы зря, Виктор Андреич! Почтенного Павла Петровича слушали с утра? Коль слушали, то должны знать — денек нынче добрый.
Старший раздатчик не лишен чувства юмора, так что иногда мне приятно поболтать с ним о том — о сем. С серьезнейшей миной я спросил его, какая, по его мнению, вечером ожидается погода. Сергей Львович подкатился к окну, с минуту, нахмурившись, разглядывал неизменно серое небо, с которого за девять лет не пролилось ни капли. Потом немного поразмыслил, потер пальцем кончик носа и изрек:
— Пасмурно что-то.
— Вы полагаете? — Отозвался я. — Пожалуй, вы правы…
— Дождь, наверное, будет.
— Скорее, гроза.
Посудачили еще немного, потом я протянул наши с Ником распределительные карточки и попросил двойную минимальную пайку. Раздатчик с удивительной скоростью прокатился вдоль стеллажей, и передо мною возникли два пакета с картошкой, хлебом, гречкой, луком, огурцами, томатами и мылом.
— Что-нибудь платное желаете?
Я достал пригоршню желтых витаминок.
— Пачку кофе и мазь от обморожений. Хорошую.
— Хорошая — четыре аспирина, Виктор Андреич.
Я расплатился. Подался к выходу, старший раздатчик вдруг окликнул меня:
— Виктор Андреич, говорят, у вас гостья объявилась?
— Да, я тоже слышал.
— Младший-то ваш — молодцом!
— Весь в меня… Удачи вам.
Я сел в машину и ощутил вдруг странную тревогу на душе. Тревожно было из-за вопроса раздатчика. Слишком уж быстро весть разносится. Еще и двенадцати часов не прошло, как Ник явился с Лерой и Галсом… С другой стороны, и скрывать-то нам нечего. Ничего зазорного нет, что больную приютили. Выздоровеет — домой поедет. И все же…
Да ну его!
Я прижал педаль пара.
Когда вернулся, Никиты уже не было — отчалил на дежурство. С наружной стороны люка, где не прочла бы гостья, маркером было написано: "Витек, прошу, полегче с Лерой!"
Девушка сидела на кровати в своей каюте и теребила складки на шее пса. Тот возлежал у нее на коленях, благодушно вывалив язык. Дверь в каюту была открыта, температура внутри — стандартные тридцать шесть и шесть. Что означает — жар у девушки миновал.
Теперь, когда болезнь отступила, стало заметно, что Лера весьма недурна собой. Стройна и изящна, но изящество это — живое, игривое, как огонек свечи. Уголки рта чуть приподняты, привычные к улыбке. Всклокоченные волосы яркого цвета палесто подчеркивают искорки в глазах.
