Владимир Григорьев - Образца 1919-го
- Кант, Кант, - бормотал между тем незнакомец в свою шкатулку, запомнить, обязательно запомнить. - Из чего мы должны заключить, что интеллигентность, в которой заподозрил его Чиж еще в окопе, была, скорее всего, чисто наносной, ибо даже полуинтеллигент должен бы знать имя великого прибалтийского мыслителя.
- Ах, товарищи! - внезапно вмешался заместитель из своей тьмы. Неправильную линию допроса взяли. Бедность не порок, счастье не радость! Слюни, понимаешь, распускаем. Его, может, и забросили, чтоб он тут дезорганизовывал, зубы заговаривал. А правильная линия - вот она.
Сделав шаг, он оказался у лампы и властно вытянул руку вперед, пятерней наружу.
- Документы!
- Документы? - незнакомец не хотел понимать, о чем его спрашивают.
- Документы спрашивают, - сказал он в ларчик с дырочкой, будто советуясь с кем-то. - Какие документы?
- А вот такие! - страшно вскричал заместитель, чуя, что нет у незнакомца никаких документов, и отработанным движением бросил руку вперед. В пальцах его белела карточка с крупным, затертым на конце словом "Мандат".
Незнакомец осмотрел картонку, поразмыслил и нехотя произнес те слова, после которых, собственно, и началась фантастика чистой воды.
- Ну, если точно такой... - Ответным взмахом руки он выдернул из потайного кармана белый квадрат и поднес его к лампе. Крахмальная поверхность картона была девственно чистой.
- Эт-то зачем? - еще не понимая, вопросил заместитель.
- Документ, - пожал плечами щеголь-перебежчик, и тут все увидели, как на бланке проступило крупное слово "Мандат", а затем показались и остальные слова вместе с фамилией обладателя. Но фамилия-то была заместителева!
Короче, в руках замечательного щеголя оказалась копия документа - и какая копия! Лакированная, на александрийском картоне, не захватанная пальцами караульных. И как только на праздничной картонке вызрела последняя точка, документ пошел по рукам.
- Лихо! - заметил командир, кончив осмотр.
- Лихо! - в один голос подтвердили Чиж и Струмилин.
- Лихо-лишенько. Липа, - ворчал заместитель.
- Теперь далее, - решительно продолжал таинственный плагиатор. - Беру чернила, выливаю на сапог.
И этот чистюля бесстрашно выплеснул полсклянки фиолетового состава прямо на белоснежное, в розовых кружевах, шевро сапога и еще полсклянки на замшевую свою куртку.
- Пропади пропадом буржуйское барахло, - радостно одобрил Чиж, матросская душа. - Говорил же - свой в доску!
А заместитель, хозяйственный мужик, только крякнул при виде столь злостной порчи облюбованного добра.
Но нет, не получилась ведь порча народного достояния. Химический состав, как живая ртуть, сбежал по голенищам вниз и лужицей собрался под ногами экспериментатора.
- Не пачкается, не мнется, - сказал гость тоном коммивояжера, рекламирующего товар. - Пусть вас не смущает мой свежий вид. Весь на самообслуживании. В общем, бросьте сомнения. Перед вами не шпион, не провокатор. Да и незачем к вам шпионов засылать, все известно. Исход решат вот эти батареи.
Он набросал на листе план позиция белых, и все склонились над чертежом.
- Согласуется с нашими данными, - сказал наконец командир и сухо, очень сухо спросил: - Ваша мнение, что ничего поделать нельзя?
- Самим вам ничего не поделать, - взвешивая слова, ответил неизвестный, - помочь может только чудо.
- А чудес на свете не бывает, - подытожил командир, воспитанный на отсутствии чудес, и что-то штатское, семейное проступило в его облике, потерявшем на мгновение официальность. Секрета нет, даже министр, охваченный грустью, лишается своей официальности.
- Этого я не утверждал, насчет чуда, - осторожно возразил неизвестный и отпустил комиссару особенный взгляд. - Не говорил.
Комиссар перехватил взгляд неизвестного, выдержал его, и сумасшедшая, нелепая мысль обожгла голову Струмилина.
- Вот что, - сказал он собранию, - времени до утра в обрез. Разойдемся по цепи. А я с товарищем еще поговорю.
И, сгибаясь в двери, люди поодиночке вынырнули из прокуренного блиндажа в ночной воздух осени. Заместитель выманил за собой Струмилина.
- Ты эту гниду к пролетарской груди не пригревай, - люто прошептал он во мраке, под звездами. - Верь моему политическому чутью.
- Ну-ну, - усмехнулся Струмилин.
- С мировой буржуазией, товарищ Струмилин, перед лицом смерти заигрываешь. Не "ну-ну", а мнение свое куда надо писать буду, коли в живых останусь. Запоешь!
Итак, сумасшедшая, нелепая мысль котельным паром ошпарила трезвый ум комиссара Струмилина.
"Этот человек совершит чудо!" - горячо разлилось под черепом комиссара.
Убежденный материалист, Струмилин еще и сам не понимал, каким образом он мог войти в столь чудовищный разлад со всем своим багажом. Надеяться на чудо! В цепи его размышлений еще не хватало какого-то важного звена, и, вероятно, в мирной гражданской обстановке отсутствие этого звена пустило бы ход мысли на рельсы другого, короткого пути, в тупике которого состав силлогизмов лязгнул бы на тормозах строкой: "Этот человек - жулик и шарлатан!"
Но сейчас чудесные действия незнакомца, необыкновенный вид и многозначительная игра слов взывали не к ходу будничной логики, а к трепетному движению той заветной интуиции, наличие которой не каждый признает, ибо не каждого господь наградил ею.
"Совершит чудо!" - кричала струмилинская душа, и, затаясь, он ждал, когда останется с незнакомцем наедине.
Дверь хлопнула, пламя коптилки легло набок, и тень перебежчика мотнулась по стене, будто ее застали врасплох или ткнули в грудь. Сам же перебежчик стоял неколебимо в тусклом свете горящего керосина и только шептал в дырочки своей чертовой шкатулки, шептал и прикладывался к ним ухом.
Комиссар прислушался. Тень перебежчика, покачавшись, встала на место, и Струмилину почудилось, что это она бормочет призрачные, невесомые заклинания, а сейчас шагнет к Струмилину и скажет в полный голос что-то окончательное, роковое, по-русски. Шаманские, на погребной сырости замешанные словеса копила в себе эта шкатулка.
"Не немецкий, - быстро определил комиссар. - Не французский. Не английский. Чешский? Нет".
"Ну..." - сказал себе комиссар, поправил пояс, строевым шагом подошел к неизвестному, положил ему руку на плечо, взглянул в упор холодным взглядом, хорошо известным балтийскому полку и за его пределами, а также еще одному деятелю, который вел, вел-таки однажды комиссара под дождичком, вел и ставил спиной к гнилому дубу, матерился и прицеливался...
- Вот что, дорогой товарищ! Помогай, сделай что можешь...
Итак, они замерли напротив друг друга, и зрачки их соединились на одной прямой, на струнной линии, тронь - зазвенит.
