Сергей Герасимов - Война с плесенью
Самой большой статуей на крыше был робот-сфинкс, на одном мизинце которого могла бы разместиться вертолетсая посадочная площаддка. Я попробовал с ним поговорить, он понимал, но не отвечал. Он умеет только загадывать загадки и съедать всякого, кто не отгадает. На этой крыше проводятся ежегодные конкурсы знатоков и отгадывателей. До сих пор всех участников съедали, еще никто не уцелел. На меня он даже и бровью не повел. В самом зените виднелся робот-судьба. Он всегда в зените, откуда ни посмотри. Таких вешают прямо в небе, над каждым мегаполисом. Он устроен в виде двух ладоней, пересыпающих песок. Но это только снизу кажется что песок, на самом деле это живые головы.
Отсюда головы уже видно, но не различишь лиц. Каждая голова соответствует человеку внизу. Я видел фотографию, щелкнутую с аэростата: все головы смеются, улыбаются, разговаривают или ссорятся, некоторые целуются или обжорствуют, вобщем, нормально себя ведут. И никакая из голов не знает своей судьбы. Но ладони без остановки пересыпают их – с левой на правую, с правой на левую и так все время. Они изо всех сил стараются никого не уронить, но от стараний пальцы вздрагивают, и все равно кто-то сыплется между пальцев. Те головы, которые просыпались, становятся черепами, а потом просто сгорают в атмосфере и оседают пеплом на утренние роботы-поля. Падающие кричат и этот крик слышен здесь, на крыше, как далекий неравномерный гул. Когда голова падает ее владелец на земле умирает.
Сейчас умирают с каждым годом больше, ведь идет вторая робот-война, прозванная величавой, роботы-генералы каждый вечер издают приказ о новом призыве, а роботы-прапорщики вылавливают в течение ночи нужное количество людей.
На войну берут всех – даже новорожденных, они здорово воюют в качестве заложников. А дряхлые старцы идут как камикадзе – им все равно терять нечего.
Становилось темно, а я еще не подмел улицу. Придется работать часов до двух ночи. Ничего, завтра высплюсь. Я приказал роботам-пуговицам застегнуться, роботу-шнурку завязаться потуже и роботу-желудку приказал перестать чувствовать голод. Потом пошел к лифту. И тут я увидел отломленное запястье дылды. Я присел, чтобы поговорить с ним.
– Привет, – сказал я, – ты меня помнишь?
Ладонь перевернулась и устойчиво стала на пальцы.
– Ты долго можешь жить без хозяина?
От нее с хрустом отслаивались чешуйки, она явно разрушалась.
– Без хозяина? – переспросила рука, – о чем ты говоришь? Я один и у меня нет хозяев. Это вы люди, живете отдельно, а мы, роботы – мы есть одно, и нам имя робот-планета. Здесь все робот, от ближнего космоса до магматических течений, все, кроме вас – вы плесень на моей коже. Я уже свел плесень с полюсов и экваториальных зон, я уже почистил океаны и острова, я сделал ядовитыми берега рек и озер. Я убил тундру, тайгу, леса Амазонки и азиатские горы. Но здесь, в умеренном климате, вы пока живете. Когда вас, плесени, становится слишком много, моя кожа начинает чесаться и я включаю робот-войну или заставляю пальцы судьбы дрожать сильнее. Робот-война – мое лекарство от плесени.
Я пнул ее ногой и от нее отвалились два пальца. Я продолжал ее бить, пока не превратил черепки. Мне нравилось ее ломать. Я же человек и у меня есть инстинкты.
– Плесень, говоришь! Говоришь, плесень! – орал я, настроив робот-голос на громкий крик.
От нее осталась груда раскрошенного вещества, пахнущего куриным пометом. Я настроил голос на нормальный режим и спросил:
– Ну как тебе понравились мои инстинкты, падаль?
Я не ожидал, что оно ответит.
– А во мне тоже есть инстинкты, – сказало оно издевательским тоном, – и мне тоже нужно что-нибудь ломать. И я люблю отдохнуть, развлекаясь. Как ты думаешь, зачем я заманил вас сюда? А почему отказалась открыться дверь лифта?
Ты очень ошибаешься, если думаешь, что можешь уйти. Вы – мои люди-дылды. И сейчас настанет ваша очередь падать с крыши. Раз-два-три. Начинаем игру.
Маленький дылда, обернись!
Я обернулся и увидел кобольдов, усеявших, как черные точки, склоны ближних постаментов. Еще мгновение – и черная волна ринулась в нашу сторону. Они пока оставались далеко, но двигались как гоночные машины. Хохотники тоже увидели их, попятились к краю крыши и прыгнули. Упасть с крыши гораздо приятнее, чем очутиться в челюстях кобольда. Я схватился за парапет и перепрыгнул за него.
Ногами я довольно устойчиво стоял на карнизе. Дно пропасти уже опустилось во тьму, сквозь которую просвечивали городские огоньки, затуманенные шапкой смога.
Город казался чудесной выпуклой структурой, как шаровое звездное скопление на стереофото. Прямо подо мною расстилалась вертикальная пустыня без границ. Ветер дул снизу. Роботы-облака выстроились вдоль горизонта в запланированном порядке завтрашнего дождя. Невдалеке летели два хохотника, а за ними, прямо по стене, неслись кобольды. Кобольды шли с большим ускорением, а потому толкались лапами, ускоряясь вниз. Я так и не увидел, схватили ли они хохотников; я снова влез на крышу и побежал к обезьянке. Кобольдов почти не осталось, все охотились, на крыше невдалеке прохлаждались последние два. Обезьянка все еще искрила и цеплялась за камни. «Спаси меня!» – закричал я ей, но кобольды обернулись на голос.
