Игорь Росоховатский - Стрелки часов
*
Меня вызвали к вице-президенту Академии наук с докладом о начатой нами работе. Рядом с креслом Артура Кондратьевича, подобно могучему рыцарю в доспехах, возвышался его неизменный спутник - кибернетический двойник, КД. Из туловища двойника торчали иглы антенн, полувытянутые щупальца, окончания убранных крыльев, колес, гусениц, трубы вспомогательного микроскопического и инфракрасного зрения, выводы энергетической защиты. Этот универсальный самосовершенствующийся автомат был придан вице-президенту уже семь лет назад и все это время сопровождал своего хозяина и двойника не только на работе, но зачастую и на отдыхе. Благодаря частым и длинным беседам с Артуром Кондратьевичем КД переписал в свой мозг почти все, что хранилось в памяти вице-президента, во всяком случае, то, что могло хоть как-то относиться к научной работе. КД овладел специфическими методами решения сложных научных вопросов, свойственными Артуру Кондратьевичу, и, прежде чем решать что-то, вице-президент часто советовался с ним, как советовался бы с самим собой. - Мы поздравляем вас с повой должностью,- сказал Артур Кондратьевич. Он отнюдь не был подвержен мании величия, и его "мы" означало, что он поздравляет меня и от имени КД. Я поблагодарил за поздравление и расстегнул портфель, чтобы вынуть бумаги. - А может, сначала без них? - послышался голос. Это был обычный прием Артура Кондратьевича. Я отложил портфель и повернулся к вице-президенту. Но оказалось, что фразу произнес не он, а КД. - В общих чертах мы знаем проблему. Расскажите об исследованиях нуклеиновых кислот. На этот раз со мной говорил Артур Кондратьевич. Я обстоятельно рассказал о наших опытах по классификации отдельных звеньев "винтовой лестницы" ДНК. - Нам удалось выяснить,- сказал я, с шуршанием разворачивая огромные фотолисты, сделанные с помощью мезонного аппарата,- что выбивание триплета нуклеотидов вот в этом месте ничем не проявляется в деятельности клетки, но ведет через длительное время к постепенному сворачиванию цепочки. Мне в ответ прозвучало; - Мина сверхзамедленного действия, не так ли? Это подходит для процесса старения... - Но "подходит" - еще не значит "является причиной". Я переводил взгляд с Артура Кондратьевича на КД, чтобы определить, кто из них что говорит. - Уже успели весь институт подключить к этой работе? Мои зубы словно увязли в липких конфетах. - Не смущайтесь. Это неизбежно. "Когда руководитель работы становится руководителем института... - Даже если его мучает совесть... - Невзирая на яростный отпор других заинтересованных лиц... Я больше не пытался различать, кому из них принадлежит та или иная фраза. Я говорил с ними как с одним существом: ведь, пожалуй, это и было так. КД, который только условно можно назвать автоматом, стал носителем части "я" своего двойника. И после смерти Артура Кондратьевича он сохранит и понесет дальше его память, его логику, продолжая начатые им дела, являясь консультантом многих научных работ. Он останется среди людей как модель мозга ученого, кое в чем уступающая оригиналу, но во многом превосходящая его. И благодаря КД не растворится, не потеряется для людей ни память, ни специфика мышления, ни замыслы ученого. Наоборот, они будут все время пополняться, обогащаться новым опытом. - А вы прощупывали магнитные свойства звеньев ДНК? - спросил Артур Кондратьевич. КД в это время усиленно размышлял, рассматривая фотолисты и читая формулы своими сложными фотоэлементными устройствами, напоминающими глаза стрекозы. Прежде чем я успел ответить Артуру Кондратьевичу, КД добавил к его вопросу-предложению свое: - Попробуйте проследить за излучениями ДНК в различных участках спектра. Атомный уровень исследований - вот что вам нужно. - В общем, не стесняйтесь,- сказал Артур Кондратьевич.- Подключайте к своей работе те лаборатории, которые понадобятся. Академия дает вам "добро". Его ласковые, спокойные глаза излучали уверенную силу. И мне хотелось забыть, что его дни сочтены, что болезнь неотвратимо производит разрушения в его все еще стройном теле спортсмена. Он взглянул на КД, сказал, обращаясь не то к нему, не то ко мне: - Что ж, хранящейся в генах памяти было достаточно, чтобы жизнь вида считалась непрерывно продолжающейся в потомстве. Муравьи или даже собаки получали от предков все их наиболее существенные качества. Но вот появился человек, возникла личность. Могут ли гены сохранить и передать ее существо, хотя бы миллионную долю ее сложной памяти? У человека наследственность часто работает вхолостую - передает несущественные признаки, теряя существенные. Представьте, что было бы, если бы человек мог возникнуть не в виде обезьяны, а сразу же появился настолько сложным, как сейчас, с развитыми ассоциативными областями мозга. В таком случае он бы должен был иметь иной срок жизни и иную передачу памяти. КД сверкнул "глазом", пустил по столу разноцветные блики - ото заменяло ему улыбку,- проговорил: - И выходит, что вы служите "рукой природы". Он подбадривал меня. А я думал, что если наша работа будет успешной, то кибернетические двойники понадобятся лишь как помощники, а не как заместители. Я не сомневался, что и КД понимает это, но от честолюбия, как и от многих других человеческих пороков, он надежно застрахован.
*
Зеленые и синие змейки танцевали на экране, то сплетаясь в клубки, то разбегаясь. Они распинались на крестиках делений, застывали на месте, подрагивая хвостиками, исчезали то сразу, то постепенно растворяясь. Перья самописцев выводили на лентах извилистые линии, словно споткнувшись, рисовали зубцы. Люди читали код нуклеиновых кислот на разных языках: излучений, химических реакций, магнитных свойств... Всякий раз, когда передо мной проходили эти "тексты", увиденные с помощью приборов, меня охватывало странное чувство. К гордости за то, что мы сумели проникнуть в сокровенную тайну живого организма, примешивалось сомнение: приборы созданы нами, а то, что мы читаем,- природой. Однозначен ли текст? Не читаем ли мы в нем то, чего там нет? Опасение я заглушал доводами логики: если бы мы читали неправильно, то это показали бы нам опыты, вся практическая работа. Так, сомневаясь и споря с собой, я приходил в состояние, которое называют вдохновением. Я вслушивался в звуки лаборатории, как в игру симфонического оркестра. Вот протяжно загудели центрифуги, подобно каплям воды с тающих сосулек, начали падать звуки биометронома, тоненько откликнулись в осторожных руках стеклянные пробирки, и, как резкие аккорды, прозвучали щелчки авторегуляторов. Звонок телефона я воспринял как посторонний шум, как чей-то кашель в притихшем зале. Вызывали меня. Я взял трубку и услышал хриплый голос директора Вычислительного центра: - Срочно приезжайте! Через несколько минут я уже мчался сломя голову по лестницам и коридорам Вычислительного. Но вот свободное пространство закончилось. Дальше коридоры были завалены рулонами пластмассовых лент. Откуда-то доносился равномерный шелест, как будто морские волны перемывали камешки. Я знал: это готовят магнитные ленты. Директора я увидел во втором зале. Длинный, костлявый, он то перегибался и смотрел в окошко, где беспрерывно плыла лента с записями - от одной машины к другой, то подходил к столам и просматривал расчеты. При этом он смешно выпячивал губы, издавая звуки, отдаленно напоминающие мотив популярной песни. Он заметил меня, когда я подошел вплотную к нему. - Видели, что творится в коридорах? - спросил он.- Это все ваша информация. - Вы меня вызывали, чтобы показать, как мы вас эксплуатируем? - Выходные данные не соответствуют тому, что вы предполагали,- ответил он.- Или ошибка, или... Вот смотрите сами. То, что выдавали машины, было похоже на бред биолога, у которого температура перевалила за сорок градусов и все в голове спуталось. Я потребовал выходные данные. И сразу увидел: в слове "кальций" кто-то пропустил две буквы и получилось "калий". Несколько часов работы Вычислительного, выражающиеся в сотнях тысяч рублей,- насмарку! Я сдерживал раздражение, сворачивая его в себе, как стальную пружину - виток на виток. Я догадывался, чья нежная и быстрая рука с крашеными ноготками небрежно пропустила две буквы. Но нужно было окончательно убедиться, прежде чем пружина распрямится. Вернувшись в институт, я навел справку, а потом вызвал к себе новенькую. Предвкушал, что скажу ей. Кажется, внешне я был спокоен. На столе лежал третий по счету приказ об ее увольнении. Я не сомневался, что на этот раз он будет подписан. - Руководитель лаборатории поручил вам ответственную работу,- начал я. Если бы я не держал себя в руках, то вместо слов из моего рта вырвалось бы рычание. Надо отдать ой должное - она сразу поняла: что-то произошло. Ямочки на щеках деформировались. - В слове "кальций" вы этак небрежно пропустили две буквы.- Мой тон был игривым, я добивал ее.- Две буквы - и в результате несколько часов напрасной работы Вычислительного. Неплохой финал? Последние слова я уже выкрикнул, потому что вместо них на копчике языка у меня висело слово "вон!". Я судорожно придвинул к себе лист приказа и схватил ручку. Новенькая сказала поспешно: - Я виновата. Но почему я допустила ошибку? Может быть, вы узнаете прежде, чем подпишете приказ? Интересно, что она скажет. Была больна, температура? - Понимаете, в то время, когда я писала это слово, думала о другом... Такого оборота я не ждал, потому что это было похоже на правду. Но о чем она думала? Какие великие заботы терзали ее? Больная мать, несчастный отец, горе подруги? - Я пыталась представить весь объем ваших исследований, картину боя. Я подозревал, что она попросту дурачит меня, и снова схватил ручку. Новенькая не забормотала быстрей, даже но смотрела на меня. - Всякий неизвестный остров мы ищем обязательно в пространстве. Но он мог быть на указанном месте, а в момент нашего поиска опуститься под воду. Он оказался неизвестным для нас не в пространстве, а во времени, где его и следует искать... Теперь я уже не мог подписать приказ, пока не выслушаю критику наших исследований. И к тому же мне нравилось, что она не делает пояснительных прокладок между фразами, а говорит, не сомневаясь, что слушатель поймет се с полуслова. - В процессе старения выделяется меньше гормонов, но и чувствительность ткани к ним возрастает. Если можно так выразиться, имеем меньше, зато больше ценим. Во всяком случае, пытаемся удержать равновесие. И мне кажется, что надо уловить не сами стрелки часов, а их движение. Ведь, возможно, от совпадения его с движением других стрелок и срабатывают часы. Например, начало старости природа могла запрограммировать не каким-то винтиком, который должен в определенный момент вылететь из гнезда, а совпадением процессов... И снова мне понравилась ее речь, то, что, несмотря на отрывистость фраз, она употребляет осторожные слова "возможно", "мне кажется", не свойственные юности. Значит, она немало передумала. Я вынужден был удивиться: эта пигалица умела самостоятельно мыслить. Невольно вспомнилась ее характеристика из университета. Там было немало похвальных слов. Что-то говорилось о ее курсовой работе... - И знаете, еще мне кажется, что мы слишком увлекаемся исследованиями на атомном уровне. Они необходимы, но стрелки находятся выше - там, где начинает теплиться жизнь... Пружина моего раздражения заржавела и рассыпалась, так и не распрямившись до конца. Я отодвинул неподписанный приказ и взглянул на часы. Рабочий день уже давно окончился. - Кстати, как вас зовут? - спросил я и тут же спохватился, посмотрел на приказ: там написано.- Если хотите, Майя, я могу подвезти вас. В машине поговорим. Несколько голубых снежинок успело упасть на ее пальто, прежде чем мы сели в машину. Из репродуктора доносилось: "Сообщение ТАСС. Строительство научного городка на Луне..." Мы работали до изнеможения, не замечая, как летят месяцы. Предчувствие близкой победы над старостью подстегивало и гнало нас вперед, как призрак оазиса гонит усталых верблюдов в пустыне. К концу года мы составили каталог наиболее уязвимых триплетов ДНК и РНК. Щеголяли "волшебными" формулами и длинными уравнениями, которые вместе должны были дать формулу бесконечного продления жизни. Смеялись над ортодоксальными учеными, утверждавшими, что бессмертие невозможно. У тысяч собак и крыс искусственно вызывали наступление старости, чтобы испытать на них гипотезы. Я думал: что важнее - знать, где предел твоим возможностям, или не знать его? Я сформулировал мысль иначе, и эта измененная формулировка внесла ясность, по крайней мере для меня. Она звучала так: кто сильнее - знающий предел своим возможностям или не знающий предела? Тогда мне казалось, что ответ может быть только один, к тому же вполне определенный... Особенно усердствовали мы в конце года перед сессией Академии паук, где слушался мой доклад. Часто недосыпали, а о том, что идет в театрах и кино, знали только но программам. Майя к тому времени уже была младшим научным сотрудником. Я ее почти не видел. Лишь изредка до меня доносились, словно отзвуки далекой канонады, противоречивые слухи о ее работе. Юра говорил о ней с неохотой. - Искорка есть. Авось когда-нибудь даст зажигание. В те дни я возвращался из института домой после десяти. Однажды в дымчатых снопах фар увидел перебегавшую дорогу женщину. Ее быстрая порхающая походка была очень знакомой. Чрезмерно услужливая на этот раз память вытолкнула имя. Я остановил машину и окликнул: - Майя! Она удивленно повернула голову, остановилась. Мне показалось, что она воскликнула "а!", прежде чем подойти и поздороваться. - Садитесь,- предложил я. Она села рядом. Под глазами у нее лежали синие тени усталости. Чтобы плотней захлопнуть дверцу кабины, мне пришлось просунуть руку за ее спиной, и она пошутила: - Не обнимайтесь. Нам обоим стало неудобно из-за этой шутки. Я начал расспрашивать ее о работе, она отвечала односложно, задумавшись. - Вас сразу отвезти домой или немного покатаемся?- спросил я. Она кивнула, и я понял: покатаемся. - Помолчим? Она опять кивнула. Я кружил по окраинным тихим улицам, то ускоряя, то замедляя бег колес, забыв о Майе, обдумывая тезисы доклада. Внезапно я почувствовал теплую тяжесть на плече, шею что-то защекотало. Я скосил глаза (вместо того чтобы взглянуть в зеркальце) и увидел на своем плече голову Майи. Девушка спала. Я повел машину осторожно, теперь уже ни о чем не думая, прислушиваясь к теплоте, которая от плеча разливалась по всему телу. Плечо затекло, но я не пытался переменить положение. Заметил, что маленькая ложбинка на переносице Майи имеет форму эллипсоида, что когда девушка спит, то чуть-чуть приоткрывает рот, ее нижняя губа обиженно оттопыривается. Одним словом, я сделал немало открытий, и в их числе важнейшее: мне недоставало именно этого - женщины, уснувшей на моем плече. А когда она открыла глаза и наши взгляды встретились, мне показалось, что мы стали иными по отношению друг к другу.
