Коллектив авторов - Полдень, XXI век (май 2011)
– Но они уже сейчас нарушают… Как только вы дом сдвинули, так и перестали платить. Наиболее нервные, – сказал Геннадий.
– Вот видишь, – озабоченно проговорил Пирошников. – Надо их успокоить.
Он задумался, как бы взвешивая какие-то доводы, потом спросил:
– А кстати, какие у нас рычаги воздействия на арендаторов? Мы их можем выселить?
– Только по суду, – коротко ответил Геннадий.
– Вот как…
– Но есть другие способы. Отключение электричества. Или воды… Теплоснабжение можно отключать поквартирно…
– Ну, это я так… На всякий случай… – проговорил Пирошников.
– А по-моему, – мечтательно вступила молчавшая дотоле Серафима, – вам надо пошить мантию, заказать корону и сидеть там, наверху. И чтобы к вам ходили на аудиенцию…
– А те, что платить не будут? – спросил Геннадий.
– Этих, конечно, расстреливать… Я бы их всех расстреляла, этих… Выкозиковых, – призналась она. – А то стихи им читай!
– Что ты такое говоришь! – поморщился Пирошников.
Он вдруг потерял настроение, подумав, почему, черт побери, он должен на старости лет заведовать этим пустым и кривым домом, заботиться о квартплате, теплоснабжении… Как это все же скучно – власть.
Да, власть скучна, мысленно подтвердил он эту неожиданную для себя максиму.
«Потому что это твой дом, – возразил ему внутренний оппонент. – Так что будь добр».
Пирошников вздохнул и велел Геннадию принести из бухгалтерии планы этажей и домовую книгу со списком жильцов. Когда Геннадий удалился, Пирошников вынул из кармана связку ключей.
– Хочешь в бассейн? – спросил он Серафиму, понизив голос.
– Да мне бы хоть в душ… – призналась она.
– Вот, возьми.
– А почему такая таинственность? Вам это все подарили или просто дали поиграть? – насмешливо спросила она.
– Я не хочу, чтобы знали пока.
Она пожала плечами, подхватила сумку с полотенцами и вознеслась на крышу.
Беглый обзор документов обнаружил семь пустых этажей от минус второго до пятого с одинаковой площадью, но различной планировкой, и сто пятьдесят семь домочадцев от годовалой дочери Шурочки Енакиевой до семидесятипятилетнего подводника Семена Залмана.
Пирошников расстелил перед собой план минус третьего этажа, справа положил список жильцов и стал заносить их фамилии в клетушки плана, как бы расселяя по квартирам. При этом пользовался комментариями Геннадия, который, как выяснилось, хорошо знал всех и каждого.
Здесь были люди разных возрастов, национальностей, профессий. Их объединяло одно – все они были бездомны, даже если имели собственное жилье в Питере или чаще – в провинции, которое сдавали, чтобы прокормиться. Много было русских беженцев – из Чечни, Казахстана, Абхазии, но с регистрацией. Неофициальных мигрантов в списках не было.
Пирошников знакомился с ними заочно, как дирижер оркестра, с которым надлежало сыграть новую симфонию. Беда была в том, что оркестранты ничего еще не знали ни о симфонии, ни о дирижере и вообще не считали Пирошникова дирижером, а просто свалившимся им на голову неудачливым фокусником. Почему и были настроены враждебно.
Со слов Геннадия он узнавал о подробностях жизни его новых подопечных. Он даже сам не мог бы сказать – зачем ему эти подробности, но чувствовал, что без них не обойтись. Зачем, к примеру, узнавать о том, что у того же Выкозикова трое дочерей мал-мала меньше, а живут впятером в двух комнатах. И мамаша дома сидит с детьми, а много ли Выкозиков наработает со своим камертоном? Очень уж ему хотелось иметь маленького Выкозикова, пацана, которому он передал бы в свое время старый камертон…
Пирошников вздохнул и представил себе двух Выкозиковых – маленького и большого, – склонившихся над роялем и стучащих толстыми пальчиками по клавишам.
Ненужная нежность возникала там, где должна была быть железная решимость и воля диктатора.
Или вот активистка Енакиева. Похоже, что зачала от Святого Духа, потому как никаких контактов с лицами мужского пола последние два года зафиксировано не было. Геннадий божился.
Витек-гармонист из Иванова. Чего ему там не сиделось? Работает живой рекламой на Сенной, носит на спине и животе плакаты ресторана «Гуляй-поле».
Даже негодяй Данилюк выглядел при таком рассмотрении вполне симпатичным, хотя и несколько занудным законником,
и профессиональная дружба с Даниилом Сатрапом его не очень портила.
– А кстати, – вспомнил Пирошников, – ты докладывал Джабраилу о возбуждении уголовного дела?
– Обижаете… Хозяин все уладил в один миг.
– Как?
Геннадий с сожалением взглянул на Пирошникова.
– Как-как… Конфетку послал районному прокурору.
– А-а-а… – протянул Пирошников.
Наконец последняя клеточка на плане заполнилась фамилиями, теперь весь оркестр был как на ладони.
Дело было за музыкой.
15
План Пирошникова заключался в тихом и неприметном возвращении в старые апартаменты на минус третьем и дружеском оповещения домочадцев о произошедшей смене власти. Так, невзначай, в разговоре за чаем, сказать: «Да, кстати, совсем забыл… я же теперь здесь командую…»
Сомнения были в глаголе. Командовать, править, руководить – все это было не совсем точно. Царствовать – вот достойный глагол, но царство маловато, да и кто его на царство помажет?
Ночью под лестницей они с Серафимой шепотом обсуждали эту тему и опять смеялись, воображая, как Пирошникова станут мазать и как потом он весь измазанный сядет на трон.
– Помазанный, – сказал он.
– И перемазанный, – добавила Серафима.
– Царь – помазанник Божий. А народу – царь-батюшка…
Возвращение на минус третий не имело ничего общего с демократическим опрощением, а было, скорее, попыткой приобщиться к роли, если не царя, то батюшки.
Запланированный переезд на старое место начался с самого утра, когда явились на работу охранники. Геннадий быстро объяснил им задачу, и уже через минуту первый отряд с пачками книг в руках погрузился в лифт, а второй потащил диван вниз по лестнице, потому как в лифт он не помещался.
Геннадий возглавлял экспедицию с диваном, а Пирошников с ключами от боксов поехал в лифте с книгами.
Он вышел на минус третьем не без опаски. Как встретит его народ, который совсем недавно изгнал возмутителя спокойствия, безуспешно пытавшегося с помощью Поэзии обустроить и поправить покосившееся жилище? Что-то здесь было от возвращения Солженицына, так он подумал не без тщеславия.
Нет, он не ждал цветов и рукоплесканий. Но хотя бы элементарной отзывчивости, желания загладить старую ссору и протянуть руку дружбы хотел бы предполагать от домочадцев.
