Тимур Литовченко - Плагиатор
- Тем более, это было только начало! - с пафосом подхватил Хартлент. Я ненадолго задержался в капелле его высочества, а затем стал выступать с сольными концертами, добился известности, сам сделал...
- Сам, но не без помощи денег и связей супруги, - поправил я.
- А что же вы хотите? Как она могла не способствовать моей карьере?! искренне возмутился бывший скрипач.
- Я ничего не хочу. Я просто слушаю.
Не знаю, поверил ли мне маэстро или просто предпочёл не препираться, только он замолчал.
- Я слушаю, слушаю, - подбодрил я Хартлента.
- Вы и сами всё знаете не хуже моего, - проворчал он. - И насчёт меня знаете, и насчёт Дормона. Этот неблагодарный эгоист зажил со своей прачкой, они наплодили кучу детей, а чтоб им всем не умереть с голоду, Густав вынужден был давать уроки музыки. У его прачки не было ни денег, ни связей, поэтому его гениальные пьесы никто не стал бы слушать, даже при условии...
Тут в красноватых глазках маэстро промелькнуло то ли замешательство, то ли испуг... И я кое о чём догадался! Ну да, конечно, замечательные музыкальные этюды. Ах он!..
- Вы ведь навещали друга детства, не так ли?
Я скорее констатировал это как факт, а не спрашивал. Маэстро молчал, вперившись в запятнанную ряской гладь пруда.
- Навещали, - теперь я был абсолютно уверен в этом. - И всякий раз уносили с собой его новое творение.
- А что по-вашему я должен был сделать?! - в сердцах воскликнул Хартлент.
- Стоило вам захотеть, и господину Дормону устроили бы прослушивание, возразил я. - Вы не захотели. Конкуренции опасались, да, маэстро?
Бывший скрипач напряжённо вытянулся, словно получив пощёчину, заорал:
- Да ни черта я не боялся, понимаете вы это, молодой осёл?! - но тут же смутился, сник и пробормотал: - Простите... Не знаю даже, как это с языка сорвалось.
- Точно так же, как предложенный другу детства обмен.
- Но я был бессилен ему помочь, действительно бессилен, - Хартлент вновь принялся оправдываться. - Поймите, это действительно так. Теперь люди стали куда терпимее, не то что в наше время, теперь может быть у Густава и был бы шанс. Но не тогда! Кем был Густав Дормон? Учителем музыки, вопреки родительской воле женившимся на какой-то прачке. А разве может такой субъект сочинить что-либо ценное? Об этом смешно даже думать! Так что я был для него благодетелем. Во-первых, я ему неплохо платил, и он мог содержать семью. А во-вторых, давал дорогу его сочинениям.
- Под своим именем, - вставил я.
- Ах, оставьте! Какое это имеет значение? - маэстро скорчил презрительную мину. - Поговаривают, даже великий Шекспир не писал свои пьесы, а воровал у кого-то.
- Ну да, легко списывать свои грехи на покойников.
Впрочем, меня интересовало нечто другое, а именно причина падения Хартлента, и я спросил:
- Но что же случилось с великим маэстро искусств? Почему я нашёл вас пьяным в кабачке, да ещё в таком жалком виде? У вас что, деньги кончились, и нечем стало платить господину Дормону?
Бывший скрипач растянулся на травке и замер. Мне даже показалось, что он желает превратиться в обыкновенную воду и впитаться в мягкую землю либо стечь ручейком в пруд, лишь бы не отвечать на мой вопрос.
- Я жду, - напомнил я с мягкой настойчивостью.
- Нет, тогда денег было хоть отбавляй. Это потом они исчезли, да ещё вместе со всем остальным. Чума...
Хартлент говорил неохотно, а теперь и вовсе замолчал. Я ничего не понял. Ну да, года полтора назад матушка писала мне об эпидемии, но как же болезнь отразилась на судьбе маэстро?
- Вы заболели? - осторожно поинтересовался я.
- Во время эпидемии я выступал в далёком Лондоне. Жена была со мной. Ничто мне не угрожало. А вот потом...
Хартлент впал в какое-то сомнамбулическое состояние, так что мне пришлось основательно потрясти маэстро за плечи, чтобы он продолжил:
- После приезда я обнаружил, что многие мои знакомые отправились в лучший мир, и конечно же поспешил навестить друга детства.
Я едва не добавил с издёвкой: "Чтобы проверить, уцелел ли скрытый источник обогащения", - но сдержался. Хартлент ничего не заметил.
- Я отправился в стоявший особняком домик, где обитал учитель музыки со своей возлюбленной прачкой и кучей детишек. Там всё осталось на месте, только белья во дворе не было. Это показалось мне недобрым предзнаменованием, и я переступил порог жалкого жилища с трепещущим сердцем. Сырость и запах щёлока также исчезли, но о чудо - Густав был там! Он сидел в своей комнатке за столом, на котором лежала его скрипка, сгорбившийся, постаревший. Тем не менее, это точно был он, я готов поклясться чем угодно!
Навязчивое желание бывшего скрипача показалось мне подозрительным. Почему он так настаивал на правдивости рассказа?
Недоумение так и осталось невысказанным. Хартлент повелительно махнул рукой, и опять я промолчал.
- Я тронул его за плечо. Густав обернулся. У него было лицо глубокого старика, только глаза остались молодыми, и в полумраке комнаты я отчётливо видел, что в них играет какой-то дьявольский огонёк. Ничего подобного я за Густавом прежде не замечал! В пору наивысшей влюблённости в свою прачку мой друг и то был поспокойнее. Хотя всё стало ясно, едва Густав сказал:
"Мария умерла".
Вы может быть не знаете, его жену так звали...
Я кивнул с важным видом, хотя действительно не помнил имени этой женщины, которая старалась не попадаться на глаза ученикам своего мужа и их состоятельным родителям, а возилась с кучами грязного белья как можно дольше.
- Понятное дело, я сел на свободный стул и только хотел сказать что-нибудь приличествующее случаю, как Густав добавил:
"И дети тоже. Все. Я один остался, совершенно один".
У меня аж во рту пересохло, молодой человек. Воистину, подумал я, вот уж постигла ослушника кара небесная! Он так стремился к обладанию этой прачкой, а теперь всё погибло. Но только я собрался с силами, как Густав и говорит:
"И знаешь, на смерть Марии я сочинил целый концерт. Сидел тут и сочинял, сочинял... Не желаешь ли послушать?"
Я чуть со стула не свалился. Целый концерт! Чёрт возьми, вот это да! Господину Дормону наверняка нужны деньги, чтобы выбраться из этой дыры. Прачка умерла, его отпрыски - тоже, не будет же он тут сидеть до скончания века? Значит, попросит денег, чтобы уехать. Вмиг представил я, как выхожу из лачужки с новой партитурой под мышкой, как переписываю ноты, уничтожаю оригинал. А через месяц - новая слава! И с ней новые деньги!
Вероятно, всё это отразилось на моём лице, потому что Густав лукаво ухмыльнулся, кивнул, подхватил скрипку - и заиграл. Господи, что это была за божественная музыка! Я не в силах её описать...
- Зачем же описывать? Сыграйте, - предложил я. - Сходим к вам за инструментом, и тогда...
