Леонид Платов - Опасный груз
Североморцы поднялись и стали откланиваться. Профессор довольно рассеянно и даже не очень вежливо пожал им руки. Потом, затворив за гостями дверь, снова зашагал, почти забегал по комнате из угла в угол. Чрезвычайное происшествие за Полярным кругом, как ни верти, оставалось для него неясным. Слишком мало было фактов. Да и что это были за факты?..
Наконец он присел к письменному столу. Махнув рукой на старые обиды, Грибов решился написать Крылову первый.
«Обращаюсь к вам, — было в письме, — как ваш бывший учитель, которого вы, быть может, еще помните. Прошу вас объяснить, как это могло произойти. Надеюсь, вы поймете, что происшествие близко касается и меня. Вы, который получали у меня всегда — и вполне заслуженно — лучшие отметки…»
Все письмо было в таком же роде, написано аккуратнейшим и мельчайшим, так называемым штурманским почерком, и только нервные росчерки на концах фраз выдавали смятение души писавшего.
Однако Грибову не пришлось отсылать это письмо. На другой день он узнал, что предстоит командировка. Куда? На Северный флот, в Северную Норвегию. Зачем? Для участия в качестве эксперта в расследовании одного сложного дела, связанного со служебной репутацией боевого офицера флота.
— Фамилия офицера Крылов?
— Да.
Сначала Грибова удивило это совпадение. Вчера только приезжие рассказали ему случай с Крыловым, и вот уже сегодня, пожалуйте, командировка на место происшествия!
По зрелом размышлении он пришел к выводу, что ничего удивительного в этом нет. Репутация советского офицера очень дорога. Прежде чем принять то или иное решение, необходимо тщательно изучить и выяснить все обстоятельства дела, в особенности если оно сомнительно, как в данном случае.
Вполне естественно и то, что именно его, Грибова, назначили экспертом. На подозрении, кроме Крылова, компас. А на флоте Грибов — признанный авторитет по вопросам девиации компаса.
Профессор вспомнил озабоченные лица своих вчерашних гостей и подумал, что визит был неспроста. Возможно, что именно сослуживцы Крылова, заботясь о тщательном расследовании обстоятельств аварии, «сосватали» Грибову командировку на Северный флот.
«Что ж! Тем лучше! Разберемся во всем на флоте!..»
Он не утерпел и начал разбираться уже в самолете. Усевшись на свое место, тотчас же вытащил из записной книжки десятка полтора обведенных красным карандашом вырезок, как бы заключенных в праздничную рамку, и, разложив на коленях, погрузился в их изучение.
Это можно было бы назвать материалами к военной биографии Крылова. Здесь было собрано все, что печаталось о нем в газетах и журналах: статьи, очерки, выписки из приказов о награждении, даже коротенькие корреспонденции первых дней войны, когда, по выражению очеркистов, «его звезда только восходила».
Сейчас он, как живой, поднялся перед своим профессором с этих узеньких листков газетной бумаги. Широкоплечий, невысокий. В чуть сдвинутой набок фуражке. С веселыми, узкими, как бы постоянно прищуренными глазами и почти прямой линией плотно сжатого, твердого рта. Подвижной, очень подтянутый. Пример дисциплинированности. Бесстрашный, лихой морской офицер!
«Сорок девять пробоин»!
Что это?
А! Одна из первых по времени газетных заметок о Крылове.
В те дни Краснознаменный Балтийский флот вел яростные оборонительные бои, защищая подступы к Ленинграду. Торпедный катер Крылова получил сорок девять пробоин. Мотористы поспешно заделали некоторые из них. Остальные были в таранном отсеке, который поднимается над водой на большой скорости катера. Итак, скорость как средство спасти катер от затопления!
Крылов выжал из моторов все, что мог. «Во весь опор погнал свой табун лошадей (лошадиных сил), — образно рассказывал он потом. — Представляете? Целый табун с развевающимися белыми гривами!..»
Казалось бы, надо, не мешкая, уходить на базу. Но бой еще не был кончен. Подле вражеского крейсера еще кружили советские торпедные катеры, — вцепившись мертвой хваткой, не выпускали добычу.
И вдруг все с изумлением увидели, что подбитый катер Крылова выходит в новую торпедную атаку.
Он шел на редане, задрав нос, вздымая за кормой высокий бурун. Струи воды били из пробоин во все стороны, как фонтаны знаменитой статуи Самсона в Петродворце.
Только выпустив свои торпеды во врага, Крылов отвернул и на той же скорости умчался на базу.
Служба в москитном флоте — лихой коннице моря — была военно-морским призванием Крылова.
— Торпедные катеры по мне, — признавался он товарищам. — Чем быстрее идешь, тем больший подъем чувствуешь… Даже и соображаешь как-то быстрее, верно! Тут ведь нельзя зевать! Мозг должен работать в такт с оборотами мотора!..
«Шестое чувство моряка» — так называлась статья о Крылове как воспитателе молодых командиров.
Торпедный катер совершает странные на первый взгляд эволюции на рейде. Бесконечное число раз то подскакивает к какой-нибудь вешке, то отскакивает от нее. Это Крылов, пользуясь кратким перерывом между боями, отрабатывает у офицеров своего отряда (он уже командует отрядом катеров) лихой подход к пирсу.
— Учит морячков расписываться, — усмехается стоящий на берегу начальник штаба бригады. — У меня, говорит, офицер, мало того что понимать, чувствовать должен свой катер!.. Вот и воспитывает это шестое чувство…
Воспитателем молодых офицеров Крылов был придирчивым, педантично-строгим. (Тут Грибов мог заслуженно гордиться — уж это наверняка было от него!)
— Хорошее есть слово — «надо», — повторял Крылов полюбившуюся ему грибовскую мысль. — Сделайте это слово первым в своем лексиконе — тогда и на войне и в жизни все у вас пойдет, как положено!..
Сам он воспринимал приказ не только умом, но и сердцем. Поэтому выполнение приказа делалось для него внутренней необходимостью.
С особым удовольствием читал и перечитывал Грибов очерк о своем ученике, называвшийся: «Правдивость офицера».
— Если бы мне предложили определить одним словом Крылова, — сказал бывший его начальник, адмирал Колпин, — я бы сказал: правдивый…
Что может это означать в применении к военному человеку, офицеру?
То, что он не позволяет себе приукрашивать подробности боя, в котором участвовал? Но это ясно и так.
Адмирал понимал слово «правдивый» шире. Это та педантичность в выполнении боевого приказа, благодаря которой именно Крылову поручали особо трудные операции, прозванные катерниками «ювелирной работой», — постановку мин в шхерах.
Точный на войне и есть правдивый!
Коль скоро прикажут ему пройти заданным курсом девять минут, не отвернет через восемь с половиной, как бы трудно ни пришлось. Ни секунды не утаит, хоть за спиной не стоит никто и не проверяет его по хронометру.
