Норман Спинрад - Схватка
Приготовив снадобье, Уинтергрин улегся на самую удобную тахту, протер спиртом кожу над веной у левого локтя и всадил в себя содержимое шприца.
Сердце заработало, как поршень, кровь закипела, разнося всю эту химию по всему организму. Новокаин убил чувствительность тончайшего нерва; морфий заглушил всякую боль, влют ослепил пациента, ольфакторкен притупил обоняние, тимпанолин сделал его глухим, как пень, яд кураре парализовал.
Уинтергрин стал заключенным внутри самого себя. В эту тюрьму не мог пробиться ни один внешний раздражитель, для него наступило состояние, при котором все органы чувств полностью отключены, осталось лишь страстное желание впасть в блаженный обморок. При всей своей железной воле Уинтергрин не смог бы остаться в сознании без посторонней помощи, — ее оказал бензедрин, не давший ему уснуть навеки.
Пациент бодрствовал, все понимал, но был совершенно один в мире собственного организма; не было никаких внешних впечатлений, которыми он мог бы себя занять.
А потом заработали медикаменты, вызывающие галлюцинации: сначала одно средство, потом в паре с другим, как удары хорошего боксера-тяжеловеса.
При всей заторможенности чувств, центры головного мозга Уинтергрина остались активными, и на них пала вся нагрузка информации, поставляемой галлюциногенами. Перед мысленным взором Уинтергрина поплыли призрачные силуэты, замелькали цветовые пятна, какие-то фигуры, не имеющие ни образа, ни имени. Он слышал странные звуки, похожие то ли на перекличку духов, то ли на вопли сумасшедших. В мозгу его проносились немыслимые понятия, тело то сжимали, то рвали на куски несуществующие силы. Сенсорные центры мозга Уинтергрина напоминали мощный радиоприемник, настроенный на безумный оркестр; его наполнили бессмысленные ощущения — слуховые, зрительные, обонятельные и даже плотские.
Лекарства заглушили чувствительность пациента, но бензедрин держал его в сознании, а то, что он сорок лет был Гарри Уинтергрином, позволило ему сохранить рассудок. В течение длительного времени он пытался избежать самого плохого, зацепившись хоть за что-то в этой странной окружающей антисреде. Постепенно, сначала нерешительно, а потом со все большей уверенностью Уинтергрин начал овладевать ситуацией. Его мозг начал конструировать неправдоподобные, но полезные аналоги действий, которые не были действиями; он мысленно вызывал сенсорные данные, никогда прежде не посещавшие ни один человеческий мозг. Аналоги, которые он строил в состоянии, похожем на безумие, были просчитаны его подсознанием для того, чтобы хоть как-то понять нечто непостижимое. Эти аналоги позволили ему иметь дело со своей антисредой так, словно она была нормальной средой, и переводить превращения в мозгу на язык действий.
Уинтергрин протянул аналог руки и настроил «радиоприемник» на себя, заблокировав безумный оркестр внешней Вселенной на молчаливую пока что волну собственного организма, на Вселенную внутри себя. Потому что это был единственный выход для ума, стремящегося избежать хаоса.
Он настраивал, приспосабливал, форсировал, боролся; он чувствовал, как его мозг наталкивается на какую-то перегородку толщиной всего лишь с атом. Он бился об эту перегородку, эту призрачную мембрану, отделяющую его ум от организма, и пленка растягивалась, колебалась, выгибалась, делалась все тоньше и наконец порвалась. Как Алиса, шагнувшая в Зазеркалье, аналог его тела проник внутрь организма Гарри Уинтергрина.
Он оказался внутри самого себя.
Это был мир, где удивительное соседствовало с тошнотворным, величественное с нелепым. Сознание Уинтергрина, которое его же собственный ум рассматривал как нечто внешнее, оказалось среди широкой сети пульсирующих артерий, похожих на чудовищную систему путей-дорог. Потом это сравнение материализовалось: да, это и было разветвление дорог, по которому мчался Уинтергрин вместе со своими непонятными попутчиками. Из туго набитых сумок кто-то сыпал в стремительный транспорт всякую всячину: гормоны, шлаки, питательные вещества. Белые кровяные шарики летели мимо, как лихие таксисты, а красные проплывали не торопясь, как ландо с солидными бюргерами. Машины спешили по своим делам и застревали на перекрестках точно так же, как городской транспорт в час пик. Уинтергрин маневрировал в этом потоке, разыскивая нечто, неведомое ему самому.
Сделав левый поворот, он пересек три улицы, потом свернул вправо и подъехал к лимфатическому узлу. Тут-то он и увидел их — нагромождение белых клеток, напоминающих дикую автомобильную аварию. Навстречу ему мчался мотоцикл.
На лице одетого в черную кожаную куртку мотоциклиста выделялись только горящие, налитые кровью глаза. Куртку наискось перечеркивала красная надпись: «Раковый легион».
Выкрикнув ругательство, Уинтергрин направил свой автомобиль прямо на мотоциклиста. Он знал теперь, что перед ним раковая опухоль, карцинома.
Бах! Тр-р-рах! В-ж-ж-жик! Авто Уинтергрина разнесло мотоциклиста вдребезги, а седок взорвался, оставив после себя лишь тучу черной пыли.
Теперь Уинтергрин носился вверх и вниз по дорогам кровеносной системы, он мчался по артериям, колесил по венам, с трудом пробирался по капиллярам. Он искал одетых в черное мотоциклистов — членов ракового легиона — и беспощадно давил их колесами, обращая в прах.
Вот он оказался в темных, сырых зарослях своих легких, на белоснежном коне, с копьем-молнией в руке. Из-за сучковатых ветвей и растущих на них воздушных мешков выползали шипящие черные драконы, мелькали их красные языки, а глаза полыхали пламенем. Пришпорив коня, Уинтергрин пронзил копьем одного, потом другого, третьего монстра — и так до тех пор, пока не освободил лес от этих ползучих гадов.
А вот он облетает на самолете какую-то широкую, влажную пещеру, а над ним неясными громадами высятся внутренние органы. Под ними — бесконечная равнина блестящего, скользкого кишечника.
Внезапно из-за прикрытия огромного, пульсирующего сердца появляется звено черных истребителей с огромными кроваво-красными «Р» на крыльях и фюзеляжах. С воем они пикируют на Уинтергрина.
Мотор взревел, и Гарри рванул вверх, готовый к битве. Выписывая немыслимые виражи, он поливал противников огнем, пока наконец они не начали, — по одному, потом пачками, — падать и взрываться внизу, в области кишечника.
Со всех сторон Уинтергрина атаковал самый разный неприятель, принявший тысячу обличий: здесь были драконы и мотоциклисты, самолеты и морские чудища, солдаты и змеи, тигры и ракеты. Но вся эта нечисть была либо черной, либо красной. Черный цвет намекал на полное забвение после смерти, красный был цветом крови. Этой пакостью — злокачественными опухолями в разных ролях — кишели кровеносные сосуды, легкие, селезенка, грудная клетка и мочевой пузырь. Они проникли всюду, воители ракового легиона.
