Михаил Клименко - Иной цвет
- Если очень коротко,- сказал я,- этот Ниготков, весь фиолетовый. Так я теперь вижу. Понимаете?..
- То есть?..-нахмурился Борис.- Как видишь?
- То есть,-равнодушно проговорил я,-все люди, ну, там еще деревья, птицы.... цвета тау, а все остальное вокруг, как в черно-белом фильме: черное, белое и серое. А этот Ниготков фиолетово-розовый. Один!.. Вместе со всеми своими одеждами.
- Не понял!-нахмурился Борис.-О каких деревьях цвета тау ты загибаешь? В каком фильме ты их видел?
- Я говорю, как в фильме,-черно-белом... Понимаете, заболел я!..-как-то вдруг излишне громко, с обидой в голосе, сказал я.-Что-то со зрением случилось. Жуткая цветослепота у меня, ребята. Черт знает что происходит. Цвета не вижу. Совсем не различаю. Ни одного. До сегодняшнего дня... Нет, до вчерашнего! А вначале появился цвет тау. В деревне там...
- Стоп! -скорее себя, чем меня, остановил Борис.-А Ниготков? Он фиолетовый, так? Почему же?
- Не знаю... Да, он фиолетовый.
Размахивая сумкой, вбежала Эмма Луконина.
- Ой, ну как только суббота и воскресенье - не соберешься. Здравствуйте!
- Абсолютная цветослепота?..-обхватив ладонью подбородок, подошел и стал прямо передо мной Вадим Мильчин.- Нет, постой... Подожди, подожди! То есть как это-полная цветослепота? Ты же колориметристом-тонировщиком работаешь, ты ж цветотонировщик, Костя! Поговаривают: тебя цветокорректором пора поставить!
- Извини, Вадим, что я все еще цветотонировщиком работаю. Извините, ребята! Три дня ловчил. Думал, пройдет.
- По-моему,-вздохнув, сказал Борис,-дальтонизм по наследству достается. А у тебя что-то...
- У меня не дальтонизм, а полная цветослепота. Все вижу, как в черно-белом фильме, ну, как на обычной фотографии... Только вот люди и растения цвета тау. А Ниготков фиолетовый. Ну, еще одна девушка. Она другого цвета... А вы все - цвета тау.
Я сбивчиво минут десять пытался им хотя бы приблизительно объяснить суть цветового тона этого загадочного цвета.
- Слушай, Борис!-смеясь, сказал вдруг Вадим,-по-моему, он нам заливает с этим цветом, а? Ведь ерунда все-таки! А? Вот я знаю, есть такое в химии-таутомерия. Вроде бы одно и то же, да не одно и то же! Например, искусственные витамины и естественные. Слово таутомерия происходит от греческого "тауто"-"тот же самый". То же самое что-то у Кости и с его тау-цветом! Выдумал же: видит цвет, какого другие и не знают!
- А давно стряслось-то у тебя это, старик? - сочувственно спросил меня Борис.
- Дней семь назад. В деревне... Из-за свиньи. В полдень была сильнейшая гроза...
В отдел быстро вошел директор.
- Здравствуйте! Где Дымкин? Ага! И тут всех развлекает,-директор осуждающе покачал головой.
Оторвавшись от вертушки Максвелла, выпрямившись, смело взглянув на директора, Борис Дилакторский сказал:
- Павел Иванович, насколько я понял, у Кости не дальтонизм, а полная цветослепота.
- И надо сначала разобраться во всем,-выкрикнул Вадим,-а потом уж!..
- Ну, Костя!-сердито сказала Луконина,- ну ты-то хоть что-нибудь скажи!.. Павел Иванович, он в отпуске был. И в деревне у него началась эта цветослепота из-за семьи.
- Так ты, Дымкин, женат? - удивился директор.
- Не из-за семьи,-резко возразил я,-а из-за свиньи! И вообще я увольняюсь... Не могу работать.
- Вы, Дымкин, не могли бы зайти ко мне в половине шестого? Прямо после художественного совета?
- Конечно, могу.
- Пожалуйста! А то ведь нам с вами на общем собрании, кажется, ответ придется держать. Мне как директору, а вам...
- Ну что ж, Павел Иванович,-сказал я.-Ответ так ответ.
- Все знаете,-подымаясь, спросил директор,- что сегодня художественный совет будет не в три тридцать, как обычно, а в половине пятого? А вы, Константин, не забудьте, зайдите. Я вас жду. Возможно, и Диомид Велимирович будет. Тогда и поставим все точки над "и".
Директор ушел. Ребята заговорили все разом. Наперебой расспрашивали меня о подробностях того деревенского происшествия, старались сразу все понять, думали, что это так просто. Я кое-как, коротко и сумбурно, отвечал на их вопросы. Не оченьто хотелось рассказывать обо всем этом...
Мне надо было представить на художественный совет три хроматически тонированных варианта.
Мы с ребятами сообща завершили начатую мною работу-я сам закончить ее уже не мог. Я делал только то, что не требовало способности различать, оценивать цвета. Так что к началу художественного совета все работы наша группа подготовить успела.
В половине пятого мы с рулонами отправились, как мы обычно говорили, "к большому эллипсному столу", а то и просто "к эллипсу".
Первым с обоснованием, с развернутым профессиональным толкованием нашего художественного замысла выступил Борис. В конце своего выступления он высказал сожаление, что сделать чистовой вариант лучше группе не удалось, "потому что Константин Дымкин, наш лучший колориметрист-тонировщик, был в отпуске, а вернувшись, не смог всей работе придать блеск из-за того, что во время отпуска с ним случилось несчастье..."
На обсуждении наша работа, как было очевидно, признавалась более чем удовлетворительной. Конечно, были и критические замечания. Нам дали много ценных рекомендаций, посоветовали кое-что изменить, доработать и тем самым значительно улучшить наше произведение.
Потом слово взял старший колориметрпст фабрики Степан Егорович Дашкевич.
- Товарищи, я должен напомнить,-начал этот толстячок своей скороговоркой,- о том, какое решающее значение имеет предметно-смысловая сторона цвета в декоре. Чтобы дать оценку цветовой композиции, выявить цветовую гармонию...
Я сидел не за огромным эллипсным столом, а у стены, противоположной той, где была дверь. И, признаться, далек был от того, чтоб с большим вниманием слушать Дашкевича.
Подняв лицо, я неожиданно среди сплошь чернобело-серого интерьера увидал фиолетовo-POзoвoe яркое пятно. Клякса!
У противоположной стены, далеко в углу, стараясь быть неприметным, одиноко сидел на последнем стуле Ниготков. Опершись локтями о колени, он глядел в пол. То ли слушал, то ли думал. Его лысый фиолетовый череп сиял, словно некий прожектор. Мне очень не хотелось, чтобы он меня видел: ведь я его, кажется, оскорбил утром, он даже от этого захворал и вынужден был на некоторое время уйти домой. Я опустил голову и с удивлением увидел, что мои руки стали изумрудными, словно их только что окунули в жидкие зеленые чернила, тогда как все вокруг было в черно-белой, серой гамме (конечно, кроме Ниготкова). Однако и в других местах в зале произошли изменения, которые свидетельствовали об особенностях моего зрения.
Все присутствующие, человек тридцать, с улыбками на лицах, иногда делясь мнением друг с другом, слушали старика Дашкевича. Он рассказывал о каком-то американском владельце ресторана, который весь интерьер своего заведения выкрасил в кровяно-красный цвет. И что же? Это подтолкнуло посетителей к спешке, и оборот значительно увеличился. Но неизвестно, не сократилась ли в дальнейшем посещаемость ресторана?!. Потом Дашкевич что-то говорил о том, как в каком-то кафе в экспериментальных целях неожиданно сменили цвет освещения и сельдерей стал розовым, бифштекс-сероватым, молоко - кровавым, рыба - багровой, салат-грязно-голубым; естественно, что разговоры и смех у посетителей кафе тут же прекратились, многие испытали даже тошноту...
