Андрей Балабуха - Пробный камень
Через несколько минут Олаф от души согласился с такой оценкой. Пожалуй, стоит сюда заглядывать почаще — если счет оплатит клиент, естественно… Кстати, а не оплатит ли сегодняшний счет милейший мистер Лаверкрист? А что, пожалуй, это идея. Обед с доктором Магнусом Мак-Манусом, экспертом-психологом… Или что-нибудь в этом роде. Пустячок, но приятно!
Воспользовавшись паузой, в продолжение которой Олаф с видимым наслаждением потягивал кофе, Магнус, до сих пор слушавший не перебивая, позволил себе поинтересоваться:
— А что, кстати, связывало этих двух женщин? Нелюдимая полупарализованная Фанни Флакс — и звезда, кумир Дорис Пайк. Странная пара, Олаф, верно?
— Да нет, не такая уж странная, — отозвался Олаф, отставляя чашку. — Об этом и на суде говорилось, и я сам проверял. Видишь ли, лет десять тому назад Дорис Пайк получила тяжелую травму позвоночника — я говорил уже, она не признавала дублеров-каскадеров… Лечилась. Долго. И вроде бы успешно. Но потом оказалось, что вследствие травмы начала развиваться опухоль в районе четвертого-пятого поясничных позвонков. Операция — и в результате паралич обеих ног. И — по мнению врачей — необратимый. А это значит — всю оставшуюся жизнь провести в кресле-каталке…
— Как Фанни Флакс? Любопытно!
— Именно так. И вот здесь впервые появляется на сцене некая лечебница в Санта-Нинье.
— Где?
— В Санта-Нинье. А что?
— Да нет, ничего… А как она называется?
— Больница? Госпиталь Добрых Самаритян. Частная клиника. Небольшая. Сказать, что дорогая, — ничего не сказать. Однако… Словом, Дорис Пайк могла себе это позволить. И через полгода она снова на ногах. Там она и познакомилась с Фанни Флакс. Две женщины, почти сверстницы, поступившие в клинику с одинаковым диагнозом. Только в случае Фанни Флакс медицина оказалась бессильной. Обе одновременно покинули клинику, и с тех пор Дорис Пайк все время опекала миссис Флакс. Не то подруга, не то добрая самаритянка…
— Ясно.
— Хотел бы я сказать то же самое… Потому что неясного здесь гораздо больше, чем может показаться Видишь ли, меня очень сильно смущало полное отсутствие хоть каких-нибудь следов личности хозяйки в квартире Фанни Флакс. И я связался с Федеральным Демографическим Центром. Так вот — Фанни Флакс, уроженки Сиэтла, девяносто пятого года рождения, по их сведениям, никогда не существовало…
— Что? — Мак-Манус подался вперед, а в глазах его мелькнуло то выражение, которого и добивался Олаф. Если до сих пор он слушал скорее из любезности, из дружеского расположения, то есть в любом случае ради Олафа, то с этой секунды начал слушать для себя.
— Именно. Единственная Фанни Флакс родилась в Сиэтле в пятьдесят первом. И к тому же приходится родной бабкой Дорис Пайк. По матери. А теперь вопрос: кто же был убит пятого июля в Добни-Хаусе? Фанни Флакс, погребенная в Сан-Франциско в девяносто пятом, на могиле которой я побывал? Или некая неизвестная особа, жившая под ее именем?
— Если ты хотел удивить меня…
— …то я это еще сделаю. Потому что главное впереди.
III
Недели две спустя после первого визита Лаверкрист занес Олафу письмо, хотя это скорее была коротенькая записка, напечатанная на машинке. Некто предлагал мистеру Лаверкристу, принимающему столь деятельное участие в судьбе Дорис Пайк, доказательство ее невиновности. Предлагал отнюдь не безвозмездно, естественно. И вообще, попахивало от этой бумажки чем-то нехорошим — то ли мошенничеством, то ли шантажом…
Как чаще всего случается, на деле все оказалось проще — ни шантажа, ни мошенничества. Маленькому, сломанному и за ненадобностью выброшенному за борт человеку погрезился шанс уцепиться за бревно, обломок, соломинку, черт знает что, словом, — но ухватиться, удержаться, выплыть. Но в то же время за горячечными, насквозь пропитанными ненавистью словами этого человека вставало нечто мрачное, грозное и непонятное — оно-то и вынудило Олафа обратиться к Мак-Манусу за помощью, ибо сам Олаф ощутил вдруг мучительное бессилие паралитика, глядящего на утопающего.
Незнакомец просил Лаверкриста прийти в маленькое кафе на пляже Саут-Сендз-Бей — уголке, даже во время уик-энда не слишком людном, и только знание некой фамильной тайны, очевидно, позволяло хозяевам заведения не прогореть окончательно. Тоже мне, горе-конспиратор, подумал Олаф, улыбаясь про себя, нужно начитаться самых дрянных детективов, чтобы выбрать такое место, где можно рассовать добрый десяток агентов, которые запишут любой разговор, заснимут любую передачу из рук в руки, задержат кого угодно… Можно подумать, уединенность — синоним безопасности!
Вместо Лаверкриста на свидание отправился Олаф. За стойкой бара томился хозяин, запыленный, как и бутылки за его спиной; за столиком в углу подремывал над полупустым стаканом пива один из завсегдатаев — судя по всему, рыбак из поселка, у которого в очередной раз сдох дизель на боте, и теперь, потягивая пиво, он оплакивал убытки.
Олаф явился раньше назначенного времени — не намеренно, а просто потому, что не слишком точно рассчитал. Деваться было некуда, и он успел выпить пару бокалов пива, пока наконец не возник на пороге человек, больше всего напоминавший карикатурного ирландца — этакий Пэдди-пенсионер, настолько ирландский, что просто-напросто не мог оказаться ирландцем. Олаф не был уверен, что дожидается именно его, но на всякий случай демонстративно извлек из кармана номер «Аргуса» с фотографией Дорис Пайк на скамье подсудимых — опознавательный знак, предложенный автором письма. Ирландец направился прямо к нему.
— Мистер Лаверкрист?
Вот тебе раз! Он даже не знает в лицо того, кому пишет! Ну и болван!
— Нет, — коротко ответил Олаф и представился.
— Разговора не будет, — заявил ирландец и совсем было уже собрался повернуться и уйти, но Олаф удержал его.
— Не советую вам уходить, мистер…
— Пэдди О… Мур.
Он ко всему еще и Пэдди! С ума сойти можно…
— …мистер О… Мур. Я представляю здесь мистера Лаверкриста и ни в коей мере не представляю полицию. — Олаф вытащил из кармана и показал О… Муру запаянную в пластик ксерокопию лицензии. — Как видите, я частный детектив, а значит все, что будет сказано, останется между нами. И если вы действительно можете…
— Могу, — коротко кивнул О… Мур. — Еще как могу. Но — пойдемте, — и он увлек Олафа от стойки на открытую террасу перед кафе.
Все, что делал О… Мур, отличалось какой-то чудовищной поспешностью. Он не шел, а почти бежал, мелко семеня ногами; не ел, а пожирал — так, что Олафу все время хотелось то ли отвернуться, то ли успокоить его, пообещав вторую, третью, четвертую и любую по счету порцию; пил — залпом, забрасывая в себя виски, как таблетку аспирина; и все время говорил, говорил, говорил — Олафу практически не приходилось задавать вопросов.
