Феликс Дымов - Мой сосед
Фогель имел право так говорить: он был убежденным вегетарианцем, питался овсянкой и сыром и о сырах-таки кое-что знал! Сейчас, однако, речь шла не о сырах. Едва соседи разошлись, он уселся посреди кухни на любимый табурет, поставил на колени кастрюльку. Из кармана вынул газету:
- На. Читай.
Мне сразу бросилась в глаза отчеркнутая красным статья. Я стала навытяжку, как мама учила декламировать стихи, и, перевирая некоторые слова, прочла:
- "В плену сенсации. Известный художник Г. В. Фогель неожиданно для собратьев по кисти занялся торговой рекламой: уже третий месяц осаждают любители ню оформленную им витрину Гостиного двора. Потакая нездоровым вкусам публики, идя на поводу своего старчески гипертрофированного интереса к наготе, Фогель выставил на всеобщее обозрение ничем не прикрытый манекен. Нет, мы далеки от попыток осудить великое право искусства служить народу. Тем более от лицемерного запрета показывать людям прекрасную обнаженную натуру. Но одно дело - античные скульптуры, бессмертные полотна мастеров в залах Русского музея и Эрмитажа. Совсем иное - нагота за стеклом универмага, посещаемого не только тружениками станков и полей, но и иностранными гостями.
Поистине удивительна позиция дирекции Гостиного двора, вытягивающей план таким сомнительным способом привлечения публики.
Мы не ханжи. Когда мы говорим "неприкрытый манекен", то имеем в виду не только атрибуты одежды.
И все же позволительно спросить: где образ нашего современника? Где отзвуки происходящих вокруг событий? Искусство не может быть безразлично к социальным переменам. Пусть горожане и гости видят в витрине ткачиху, доярку, молодую учительницу. Радость жизни не в восхвалении обезличенного тела. И мы не допустим низведения нашей прекрасной, добившейся равноправия женщины-матери до положения обыкновенной натурщицы.
Не место фогелевским ню в витринах нашего города!"
Я свернула газету и еще некоторое время думала о прочитанном. Все в статье вроде бы было правильным, но не согласовывалось с живущим в сердце воспоминанием о красоте и чистоте - я ведь не умела так сразу отделить натуральное от мишуры: ребенку трудно отличить истину от демагогии. И вообще обыкновенные слова, едва их опубликуют, приобретают над нами безусловную власть. Тогда я, конечно, рассуждала не в таких вот сегодняшних выражениях, но, честно говоря, разозлилась порядочно.
На беду, разговор наш начался при Лике, которая вошла в кухню с грязной посудой и услыхала конец статьи.
- Все правильно,- сказала она.- Не место.
- Вам больше бы импонировало, дай я в руки манекену знак, так сказать, профессии? - спокойно спросил Фогель, подставляя под кран пустую кастрюльку.
- Вы меня, дядя Гора, не путайте. Что ж, повашему, в газетах про вас неправду пишут?
- Ну, почему же? Правду. Да только не всю, не полную и не по существу. Так называемая спекуляция громкими словами, когда привлекаются такие средства, что уже неважно, по какому поводу их привлекли, они сами по себе аргумент. Главное в общих чертах верно, поэтому неоспоримость "мелочей", второстепенных допущений и конечных выводов тоже не подвергается сомнению. Смешно спорить, если манекен в витрине громят с позиций эпохи и народа.
- Вы против искусства для народа? - швырнула новый лозунг Лика, сбитая с толку непонятным непротивлением художника. Возмущайся Георгий Викторович написанным, ей было бы легче.
- Упаси бог! - Фогель в притворном ужасе вскинул руки.- Стал бы я иначе на старости лет изобретать синтетические жанры! Потакать, как выразился автор статьи, нездоровым интересам публики...
- И позорить квартиру! - победно закончила Лика, с полотенцем через плечо покидая поле брани.
Фогель зажал двумя пальцами ручку вымытой кастрюльки, поболтал ею в воздухе, точно маятником.
Потом повесил на гвоздик и отправился к себе.
- Георгий Викторович! - Я догнала его в коридоре, тронула за локоть: Плюньте вы на эту чепуху. Не расстраивайтесь.
- Мне-то что, я бы плюнул. Но как быть с теми, кто не доверяет собственному вкусу и по таким вот статьям учится понимать изобразительное искусство?
- Ого, по статьям! Разве вы не видели, сколько народу там, перед витриной? Люди же чувствуют, только сказать не умеют.
Он уже открыл дверь в комнату, обернулся на пороге, с интересом посмотрел на меня:
- К счастью, а в данном случае - как раз к несчастью, в искусстве вопросы правоты-неправоты не решаются голосованием. Большинству может неожиданно понравиться что-нибудь низкопробное, которое сегодня, сейчас отвечает настроению каждого. Легкость и бездумная непритязательность сами по себе сила. Я уж не говорю о моде, об инерции подражания. Отцвели же песни-однодневки "Мишка", "Ландыши". А уж как гремели, помнишь? Хотя, что я, где тебе помнить...
- А вот и помню! - Я слегка обиделась.- "Мишка, Мишка, где твоя улыбка?"
- Да-да, вижу, что помнишь,- Георгий Викторович улыбнулся.Действительно, этим песням не так много лет. Они моложе тебя. Тем не менее никто их больше не поет. Забыли. А кто бы и хотел спеть, будет немедленно обвинен в дурновкусии.
В коридор выглянула мама:
- Аня, опять ты мешаешь дедушке отдыхать? Марш домой!
- Сейчас, мамочка. Вот только объясню Георгию Викторовичу про его скульптуру.
Я испытывала благодарность к Фогелю за взрослый разговор, хотела, чтоб ему не пришлось о нем пожалеть.
- Георгий Викторович, разве сами вы не уверены в своей правоте?
Он долго рассматривал что-то у себя на ладони.
- Хороший вопрос. Но ответить на него трудно. Если бы наша вера никогда нас не подводила! Во всяком случае, мне было бы спокойнее, если б "коханка" не собирала толпы.
- Кто?
- "Коханка". Назвать манекеном язык не поворачивается. Она для меня больше, чем манекен.
Я решительно переступила порог:
- Георгий Викторович, кино "Человек-амфибия" критики тоже ругают, а народ его любит. И музыка там хорошая, мне нравится.
- Фильм слабенький, музыка его переживет,-Фогель снял со стены акварель "Стога".- Посмотрим, что тебе дольше запомнится: эта штука или та, за витриной...
- Оба. Обе. В общем, и то и другое,- пообещала я.
- Никогда не стремись утешить любой ценой, девочка. Извини, я устал.
Я пошла к двери. И только тогда заметила, что уношу акварель.
- Ой, простите...
- Бери, бери. На память о старике Фогеле.
Я думаю, расстраивал его не сам факт паломничества к "коханке", а мысль, что это зачеркивает все сделанное им раньше, кистью. Выходит,- оно никому не было нужно. Трудно признать на девятом десятке, что всю жизнь делал не то.
Об этом, помню, собравшись у него по какому-то поводу, говорили друзья Георгия Викторовича. Я по всегдашней обязанности открывала им дверь, провожала в комнату. Сбегала в булочную, купила на свое усмотрение два кекса. А когда вернулась, в фогелевской комнате было накурено и шумно. В углу, на табурете, подперев подбородок тростью, сидел неимоверно длинный и сутулый Борис Снечкин, никакой вовсе не художник, а инженер-химик. Из-за сильной сутулости он всегда на всех глядел исподлобья. На диване, пыхтя трубкой, развалился бородатый здоровяк Михаил Денисович Калюжный, по внешности которого никто никогда не догадывался, что он едкий и злой карикатурист. Зато мрачный, худой и остро отточенный, как карандаш, Юра Глумов писал задумчивые пейзажи.
