Рэй Брэдбери - Мессия
Нет, нет, нет, нет, нет, этого не может быть!
Словно какой-то страшный дантист одним рывком и без анестезии вытащил у него вместо зуба сочащуюся кровью душу. Он был вскрыт, жизнь из него вырвана, а корни, о боже, корни… так глубоки! — Нет, нет, нет, нет! И однако — да.
Он взглянул сквозь кружево пальцев снова. И Человек был на том же месте.
И страшная кровоточащая ладонь дрожала, роняя капли, в воздухе баптистерия.
— Не надо больше!
Рука отдалилась, исчезла. Дух стоял и ждал. И лицо Духа было доброе и знакомое. Эти странные, прекрасные, глубокие, пронизывающие насквозь глаза были такими, какими, он знал, они должны были быть. Рот был мягок, и бледно было лицо в обрамлении ниспадающих волос и бороды. Облачен Человек был в простые одежды, видевшие берега моря Галилейского и пустыню.
Огромным усилием воли отец Нивен удержался от слез, подавил муки удивления, сомнений, растерянности, всего того, что, грозя вырваться наружу, ворочалось и бунтовало внутри. Его била дрожь.
И тут он увидел, что Фигура, Дух, Человек, Кто Бы Это Ни Был, дрожит тоже.
«Нет, — подумал отец Нивен, — с Ним такого быть не может! Чтобы Он боялся? Боялся… меня?»
А теперь и Дух сотрясся в страшных муках, они были как зеркальное отражение сотрясенности отца Нивена; рот видения широко открылся, глаза закрылись, и оно простонало жалобно: — Умоляю, отпусти меня!
Отец Нивен ойкнул, и его глаза открылись еще шире. «Но ведь ты свободен, — подумал он. — Никто тебя здесь не держит!» И в тот же миг:
— Держит! — воскликнуло Видение. — Меня держишь ты! Умоляю! Отврати свой взгляд! Чем больше ты смотришь на меня, тем больше я становлюсь этим! Я не то, чем кажусь!
«Но, — подумал отец Нивен, — ведь я не сказал ни слова! Мои губы не шевельнулись ни разу! Откуда этот Дух знает, о чем я думаю?»
— Я знаю все твои мысли, — сказало Видение, дрожащее, бледное, отодвигаясь в темноту баптистерия. — Каждую фразу, каждое слово. Я не собирался сюда приходить. Решил просто заглянуть в городок. И вдруг оказался разным для разных людей. Побежал. Люди погнались за мной. Я увидел открытую дверь. Вбежал. А потом, а потом…получилось, что я в ловушке.
«Это неправда», — подумал отец Нивен.
— Нет, правда, — простонал Дух. — И поймал меня в эту ловушку ты.
Стеная под бременем услышанного, отец Нивен ухватился руками за край купели и медленно встал, покачиваясь, на ноги. И наконец, набравшись духу, выдавил из себя вопрос:
— На самом деле ты не тот… кого я вижу?
— Не тот. Прости меня.
«Я, — подумал отец Нивен, — схожу с ума».
— Не сходи, — сказал Дух, — иначе я тоже стану безумным.
— Я не могу отказаться от Тебя, о Боже, теперь, когда Ты здесь, ведь столько лет ждал я, столько мечтал — неужели Ты не понимаешь, Ты просишь слишком многого. Две тысячи лет бесчисленные множества людей дожидаются Твоего возвращения. И это я, я встретился с Тобой, увидел Тебя…
— Ты встретился лишь со своей мечтой. Увидел то, что увидеть жаждал. За этим… — фигура дотронулась до своего одеяния, — совсем другое существо.
— Что мне делать, Боже? — закричал отец Нивен; взгляд его метался между потолком и Духом, задрожавшим от его крика. — Что?
— Отведи от меня взгляд. В то же мгновенье я окажусь за дверью и исчезну.
— И… это все?
— Очень прошу тебя, — сказал Человек.
Отца Нивена затрясло, дыхание его стало прерывистым.
— О, если б это продлилось хотя бы час!
— Ты бы хотел убить меня?
— О нет!
— Если ты будешь удерживать меня в этом облике, я скоро умру, и моя смерть будет на твоей совести.
Отец Нивен поднес ко рту сжатые в кулак пальцы и впился в них зубами; судорога тоски свела его кости.
— Значит… значит, ты марсианин?
— Не более того. Не менее.
— И это случилось с тобой из-за моих мыслей?
— Ты не нарочно. Когда ты вошел сюда, твоя давнишняя мечта схватила меня крепко-крепко и придала мне новый облик. Мои ладони до сих пор кровоточат от ран, которые ты нанес мне из потаенных глубин твоей души.
Отец Нивен потряс головой, он был как в тумане.
— Еще хоть немножко… подожди…
Он смотрел неотрывно и не мог наглядеться на фигуру, от которой исходил бледный свет.
Потом отец Нивен кивнул, и такая печаль переполняла его, будто он меньше часа назад вернулся к себе с настоящей Голгофы. Но вот уже прошел час. И на песке у моря Галилейского гасли угли.
— Если… если я отпущу тебя…
— Ты должен, обязательно должен!
— Если отпущу, обещаешь…
— Что?
— Обещаешь снова прийти?
— Прийти?
— Раз в год, о большем я не прошу, раз в год приходи сюда, к этой купели, в это же самое время…
— Приходить?..
— Обещай! О, мне обязательно нужно, чтобы это повторилось. Ты не знаешь, как это для меня важно! Обещай, иначе я не отпущу тебя!
— Я…
— Дай обещание! Поклянись!
— Обещаю. Клянусь.
— Благодарю тебя, благодарю!
— В какой день через год я должен буду вернуться?
По щекам отца Нивена катились слезы. Только с большим трудом вспомнил он, что собирался сказать, а когда заговорил, то с трудом мог себя расслышать:
— На Пасху, о Боже, да, на Пасху в следующем году!
— Очень прошу тебя, не плачь. Я приду. На Пасху, ты говоришь, на Пасху? Я знаю ваш календарь. Приду обязательно. А теперь… — Бледная рука с раной на ладони шевельнулась в воздухе, умоляя безмолвно. — Я могу уйти?
Отец Нивен сцепил зубы, чтобы не дать вырваться наружу воплю отчаянья.
— Благослови меня и иди, — сказал он.
— Вот так? — спросил голос.
И рука протянулась и коснулась его, легко-легко.
— Скорей! — крикнул отец Нивен, зажмурившись, изо всех сил прижимая к груди сжатые в кулаки руки, чтобы они не протянулись, не схватили. — Уходи скорей, пока я не оставил тебя здесь навсегда. Беги. Беги!
Бледная рука коснулась его лба. Тихий и глухой звук убегающих босых ног.
Отворилась дверь, открыв звезды, потом захлопнулась.
И эхо долго носилось по церкви, ударяясь об алтари, залетая в ниши, будто металась бестолково, пока не нашла выход в вершине свода, какая-то заблудившаяся одинокая птица. Наконец церковь перестала дрожать, и отец Нивен положил руки себе на грудь, словно говоря этим, как вести себя, как дышать, как стоять неподвижно, прямо, как успокоиться…
Потом он пошел неверными шагами к двери и схватился за ручку, обуреваемый желанием распахнуть ее, посмотреть на дорогу, на которой сейчас, наверное, никого уже нет — только вдалеке, быть может, убегает фигурка в белом. Он так и не открыл дверь.
Отец Нивен пошел по церкви, заканчивая ритуал запиранья, радуясь, что есть дела, которые нужно сделать. Обход дверей длился долго. И долго было ждать следующей Пасхи.
